Уже осень. И в опавших листьях, в холоде ночей, в какой‑то странно–навязчивой сезонной печали я ишу то состояние покоя, которое называют гармонией. Она появляется на миг. Яркая вспышка счастья. Мгновение, когда вдруг чувствуешь, как дышит этот мир, как бьется его сердце…

И все. Я расставляю в вазы бордовые дубки и прокручиваю кинопленку своих воспоминаний. Пытаясь в белом потолке разглядеть слепящее глаза летнее небо и вспомнить запах шелковицы, который… неуловим. Сладкий сок разукрашивает руки, подавленные ягоды превращаются в кашицу. Нет больше сил их есть, нет больше сил смеяться до упаду. Лето. Прошло.

Почему так легко нарушить гармонию? В тишину загородной жизни врывается грустная песня о вечной любви. И сердце, еще недавно переполненное покоем, начинает рыдать. Кто она, гармония? Она также неуловима, как запах шелковицы. Она также прекрасна, как безбрежное синее небо, и длинная нехоженая тропинка, и летний знойный день. А может, она и не существует вовсе? Гармония… Как нет запаха у сладких чернильных ягод.

Никогда не любившая осень, смотрит в окно машины и поет песню хрустальным, чуть дрожащим голосом. Она поет об ушедшем лете, о котором больше не плачет. Желтый прохладный листок настырно бьется в стекло: "Пустите, пустите, мне страшно…".

Догорают костры незаметно — в парках жгут листву. Наступает тишина незаметно — птицы приглушают свои трели. Раз — закружил в венском вальсе ветер с тополями. Два — поцеловало в губы замороженное утро. Три — солнечный зайчик протирает сонные глаза. Он опять не услышал будильник, проспал…

Да, это осень: золоченые шапки деревьев, розово–серебристый закат, затуманенное солнце и бархатная россыпь хризантем.

Да, это она. Осень. Не слышны её шаги. Исчезло куда‑то бесстыдство знойного лета, смолкли сверчки — сторожа звездных ночей. Плавность движений и взглядов умиротворяют душу. А с неба сыплются грязные бриллианты. Дождь…

Каждый, кто не любит осень, всегда с замиранием сердца ждет её приближения. Как приговоренный ожидает своей виселицы или гильотины, подсчитывая последние дни, часы, минуты.

Угасание. Лета. Последнее его дыхание. Скоро наступит… смерть? Сон. Только сон. И дым от осеннего костра укутает в теплое одеяло.

Девушка с солнечными искорками в рыжих волосах собирает желто–красные кленовые листья, плетет из них венок и поет песню. Раньше она не любила осень, не понимала её, и в каждом теплом луче выискивала отголоски лета.

Как объяснить, что её приход — это не смерть. Как рассказать, что она — есть жизнь. Только другая. Как научить любить? Осень.

По длинной дороге в никуда мчится машина. Солнце проникает за стекло, согревая душу. Врассыпную из‑под колес бросились пожухщие листья. В свободном, разряженном от жары воздухе звенит песня. Никогда не любившая больше не плачет. Она научилась любить. Осень.

Мерлин — воздушные взбитые сливки.

Монро — мороженое с пралине.

Хорошенькая куколка с надутыми губками и вздернутым носиком. Все без ума от Мерелин. Все мечтают о ней, все хотят её. Эй! Не проходите мимо! Кому Мерелин на блюде? Бездарную потаскуху кому?

Что вы говорите? Она, оказывается, любит читать? Что? Достоевский? Не смешите меня! Кому нужны твои мысли, желания? При чем здесь твои мечты о серьезном фильме!

Задницу подай в нужном ракурсе, грудью потряси.

Спой, Мерелин. Ля–ля–ля…Полная бездарность с даром потаскушки.

Танцуй, Мерлин. И двигаться не умеет…

А что вы хотели! Мать — душевнобольная, в лечебнице. Отец — кто он — неизвестно и по сей день.

А как вам мыкаться по приемным родителям, и в 16 лет замуж, чтобы опекунша не сдала в приют, так как, переезжая в другой город, брать с собой Мерлин не предполагалось. И что остается?

"С днем рождения, мистер президент", — грудным голосом да с придыханием спела. К экранам вся Америка прилипла. Научилась, Мерелин. Молодец. Так развлекай теперь, весели своих поклонников! Они же отплатят тебе любовью безграничной, немереной.

Любовью? Расширился зрачок.

Любите меня, пожалуйста. Любите меня! Любите! И мать–шизофреничка, и неизвестный отец! Любите, мужья и любовники, и неродившиеся дети…

Зашлась в истерике. Солнцеподобная, чего тебе не хватает? Походов по магазинам с авоськами, стояния у плиты или стирки носков? Тебе это не нужно. А что нужно?

Антидепрессантов с шампанским — жизнь прекрасна!

Попытки самоубийства, еще одной, еще… Сколько их было?

Любите меня! Ну же! Любят. Читая газетные сплетни, смотря кинофильмы, покупая значки, плакаты, тарелки с твоим лицом, улыбкой, глазами… Кстати, какого цвета глаза Мерелин? Кому это интересно? Глаза у всех есть. А вот такая грудь — только у Мерелин.

И такой успех — только у неё, божественной. Успех, о котором мечтают, грезят наяву и во сне. Вот он — успех, красуется в витрине магазина (еще одно признание всеобщей любви) — резиновая кукла с лицом Мерелин. Сдутая…

Американская мечта сбылась. Только никто не хочет цену той мечты знать.

Так какого цвета были у неё глаза?

Танго на крыше. Потрескивает шифер под каблуками. Голуби, разинув клювы, смотрят, не веря своим глазам. Раз–два–три. Только бы не сбиться с ритма, со счета. Как громко играет музыка. Где‑то в самой середине сердца, но не моего. А я слышу.

Музыка оглушает, сбивает с ног. Только бы не оступиться, крыша окроплена дождем, как кровью.

Почему танго? Плоть просит страсти. Можно, конечно, и гопак сплясать страстно, но тело не обмануть. И не пытайся.

Почему крыша? Душа стремится в небо. А крыша — ближайшая к нему дорога.

Танец страсти — сплетение тел и душ.

Танец смерти — неверный шаг — и падение с многоэтажки. Настоящее, без парашюта.

Танец жизни — на сколько бы частей и разбились тела, души будут жить вечно. В ритме движений воспевая то, чего страшится человечество. Поворот, еще один, резче! Танец боли и отчаянья, надежды и веры. Все это танго на крыше, под самым поднебесьем.

Ну что такое вальс — кружение однообразности. Что интересного в джазе — вихляние тазобедренной костью.

Срывайте с души таинственные покровы — вот оно, танго! Безумство на грани сумасшествия, иллюзия единства людей, неразрывного их единения. Когда двое, даже при отсутствии музыки, танцуют под стук своих сердец.

Опасный танец, опасная игра. Много падений, ушибов и даже переломов. Так зачем? Ради чего все это? Чтобы с самодовольной улыбкой бросить: "Кто не рискует, тот не пьет шампанского"? И за что пьют выигравшие смельчаки, когда, снимая гипс и зализывая раны, вновь поднимают глаза к небу? Вы будете смеяться — они мечтают вновь показать свое мастерство танцоров. И именно там, в заоблачной выси, со зрителями–голубями, с невидимым судьей, чье имя не произносится всуе. Разве только боли просят поменьше.

Музыка в сердце врывается вихрем, сжимает чугунной тяжестью виски. Снова. Начали. Сколько танцоров! Как звезд на августовском небе. Кто‑то делает первые неуверенные движения, сбиваясь с такта. Другие в яростной схватке соревнуются, кто лучший в этом танце. А вот и преступившие запретную черту — дворник равнодушной метлой сметет осколки разбившихся, рискнувших безумцев.

Так что такое танго на крыше? Это любовь.

Окрыленная известием, каждый день смеясь и плача, ещё не верю в это чудо. Вся переполнена счастьем, оно выплескивается изнутри. Оно рвет меня на части. И в каждой клеточке моего существа звенит солнечная рапсодия — это безостановочным ливнем струится по венам Любовь.