Выжатая, словно лимон, я — преподаватель, стеклянными глазами смотрю в стену. Не в силах пошевелить даже рукой от усталости. Какая же это гармония? Когда 20 "вампиров", подобно поролоновым губкам, впитывают все эмоции и силы. Еще чуть–чуть — и провалюсь в пустоту. Но завтра пустота эта наполнится свежими силами и еще чем‑то очень важным. Чтобы снова все отдать. Без остатка.

Это было воспитание не по Макаренко. Воспитание без системы унижения и подавления личности. Каждый день я смотрела, как заново перерождаются мои угловатые смешные подопечные. Как спадает с их глаз тонкая пелена, как стремятся они стать лучше. Заложенный в каждом из них стальной стержень становился все тверже. Это было воспитание, которое отбросило в сторону равнодушие и цинизм. Потому что глаза учеников, ищущие помощи или совета, потому что глаза, изначально с любопытством замирающие в ожидании новых открытий, — вдруг тухнут. Если видят, что преподавателю они не нужны, эти глаза.

Когда в январе зачастит дождь, все дороги тут же покрываются сплошной коркой наледи. Ступать надо аккуратно, шажок за шажком. Балансируя, словно идешь над пропастью. Одно неверное движение — и падаешь, больно ударяясь и разочаровываясь. Сколько же разочарований на этом пути! Когда опускаются руки и кажется, что никому ничего не нужно. А ты поднимаешься. Снова. Отряхиваешь ледяные крошки и принимаешься за свою работу. Не требуя ничего взамен.

Преподаватель всегда отдает. Это его главная задача. Он не самоутверждается за счет студентов. Не лечит свои комплексы, уродуя тех, кто от него морально зависит.

Если преподаватель заходит в аудиторию только для того, чтобы отработать зарплату, он закапывает в землю и талант учеников, и огонь их душевный, и рвение учиться, и желание мечтать.

"Я — преподаватель", — с гордостью отвечаю на вопрос о своей работе. Я горжусь тем, что в комке глины отыскиваю тот самый стальной стержень, не гну его и не ломаю, а закаляю в огне. Этот стержень в каждом из моих учеников, он никогда не проржавеет, не даст трещины. Потому что вместе со сталью там переплавлен кусок моей души. В каждом из них.

— Алло, алло… Как же так, зачем Вы ушли? — Это в трубке не утихает шелест январского дождя вперемешку с горечью и болью. Как же так… Плачет январский дождь.

А может быть, и не только он.

1–го сентября занятий не было. 2–го тоже. А 3–го и 4–го студентов вывозили на море. Так сказать, для скрепления дружеских уз. Или пут.

"Растыркав" "детей" по автобусам, начальство (ректор, проректор и т. п.) погрузилось в машины, и колонна тронулась в путь.

Куратор первого курса Ольга Ермолаевна, дав задание написать сочинение о поездке, с наслаждением вытянулась в своем индивидуальном кресле и, вслушиваясь в дикое гиканье за спиной, сказала: "С Богом!". Автобус двинулся в сторону Черного моря.

Целых два дня на море. Неплохое начало трудовой деятельности. В недалеком прошлом остались 5 лет студенческой жизни. Красный диплом специалиста Ольге Ермолаевне выдали в начале лета, а трудовую книжку она купила 1 сентября.

"Н–да, следовало бы остаться ещё подучиться", — размышляла Ольга Ермолаевна, прислушиваясь к усиливающимся воплям студентов. Кутерьма началась из‑за того, что в автобус к первокурсникам-журналистам подсадили бойких старшекурсников–юристов. Мальчики "выделывались" перед девочками, девочки показывали себя во всей красе… После зверских взглядов и язвительных замечаний преподавателя все на некоторое время затихали. Но когда двое особо дебоширистых студентов, облившись пива, захотели в туалет, не выдержал водитель. Он очень доброжелательно (сжав зубы) открыл дверь, подождал, пока студенты немного отойдут в лес, и… спокойно поехал дальше, игнорируя всевозможные возгласы.

То, что оно теплое, потрясающее и сказочное, было видно издалека. Море… Любовь всей жизни, без измен и уловок. Бросить, бросить все и скорее в воду! Но сначала куратору необходимо было распределить своих подопечных по домикам, решить все вопросы с выдачей матрасов, дежурством по столовой и другими, абсолютно не лирическими делами и проблемами. А уже после, спрятавшись подальше от общительных студентов, можно было спокойно поразмышлять о новом жизненном этапе, погрузившись в сказочную шелковую воду.

Идти преподавать в 22 года было и странно, и страшно, и интересно. Не хватало, конечно, жизненного опыта, так сказать, тяжелого груза испытаний, тягот, ну хоть какой‑нибудь ссылки. Было бы, что рассказать студентам…

Дни на море пролетели со скоростью света, оставив на память обгоревший нос и воспоминания о ночных приключениях. Когда пришлось спасать одних студентов от ломившихся к ним в домик горячих поклонников и разыскивать по горньм буеракам других своих загулявших под луной учениц.

В начале трудовой учебной недели Ольгу Ермолаевну постигло первое разочарование.

Переступив порог аудитории, она все поняла без слов. Домашнее задание сдали три человека.

"Можно, конечно, сделать вид, что ничего не случилось — и потом они будут всю дорогу вытирать об тебя ноги, — размышляла Ольга Ермолаевна, — другой вариант: наорать и грозным оскалом маньяка–убийцы напугать проходимцев. Или напишу докладную ректору, что тоже выглядит устрашающе…".

"Сейчас я вам устрою "Варфоломеевское" учебное утро", — кипел огонь негодования в душе преподавателя.

"Открыли тетради, записываем", — ледяным голосом отчеканила Ольга Ермолаевна. "Правила поведения студентов факультета журналистики: 1–е — если преподаватель дает задание, студент обязан (подчеркнули это слово) выполнить и сдать его в назначенный срок. 2–е — если по какой‑либо причине студент не смог выполнить задание, он обязан предупредить об этом преподавателя, выполнить задание и сдать его в другой раз. 3–е…". В абсолютнейшей тишине студенты с расширенными от удивления глазами записывали уже 10–е "правило", которое на ходу без малейшей запинки сочиняла разгневанная преподавательница.

"А теперь все вместе читаем то, что записали". И, слушая хоровое завывание студентов, она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. А сбитые с толку и запуганные неожиданным "террором" студенты не понимали, что, собственно, происходит. Они готовы были уже хоть с Луны, хоть из‑под земли достать это треклятое задание.

На следующее занятие домашнюю работу сдали все. Даже те, кто отсутствовал в прошлый раз. И долго еще с особым трепетом приносили студенты свои работы Ольге Ермолаевне или робко оправдывались, краснея под пристальным взглядом куратора.

"Укрощение" строптивых студентов происходило в несколько этапов. Поняв, что у молодой преподавательницы на шее не посидишь, поблажек никаких не получишь, а разгильдяев она строго наказывает, студентам ничего не оставалось, как начать заниматься.

Время летело, как всегда, незаметно. Первые неудачи сменились успехами. Все чаще после занятий студенты подолгу задерживали своего куратора всевозможными вопросами и разговорами. О чем‑то жарко спорили в поисках истины. Казалось, что они никак не могут наговориться. У всех были друзья, родители… И одиночество.

В студенческой среде каждый хорохорился, пытался по–своему выделиться. Иногда это походило на целый спектакль. Но за всякой маской скрывался человек, который просто боялся боли и предательства. Читая работы студентов, Ольга Ермолаевна поражалась, насколько ранимы и одиноки были эти дети. Каждый со своей судьбой и каким‑то внутренним надломом. Оки писали о любви, дружбе, предательстве. А на самом деле они писали о себе. В каждой строчке искали себя. А впереди еще только вырисовывалась их длинная дорога к счастью. Долгая дорога…

Ну конечно, она была ею. Самой настоящей царицей. Екатериной или, может быть, прекрасной Нефертити. В прошлой жизни.