— Так вот почему БАМАД и ваши люди попали в "Мевасер" почти одновременно...

— Наши попали туда даже раньше. Но они же не знали, что у тебя во дворе стоит машина. Они ждали снаружи, на проходной, а люди Джибли заехали с заднего двора.

То есть люди Джибли успели выяснить номер моей машины, а ЯМ не успел, отметил я про себя. Силы добра отличаются в этой истории еще большим раздолбайством, чем их противники. А жаль, иначе б рожа моя целее была. Но все же они пока выиграли — по крайней мере, тот раунд, который прошел в гарнизонной тюрьме Шнеллер... Так что жаловаться грех. Вслух я этого, конечно же, не сказал.

— Почему вы выбрали для этого репортажа именно Матвея, — спросил я, попивая еще не остывший кофе и понимая, как сильно мне не хочется обсуждать наши дальнейшие действия, — почему не обратились в ивритскую прессу?

— Я же уже объяснил, — с некоторой досадой сказал Биньямин, — во-первых, слежка за ивритскими изданиями сейчас такая, что любое наше обращение вызвало бы ответную реакцию в тот же день. Во-вторых, мы — не Авив Гефен, мы не можем вильнуть жопой и вызвать сенсацию. Нашу информацию любая ивритская газета отправилась бы перепроверять в том же самом БАМАДе. Если бы кто-нибудь из них вообще решился на подобную публикацию. Ты же говорил с Алоном и видел сам, что эта сенсация оказалась ему не по зубам. Истеблишмент — это страшная сила, он может засекретить все, что ему неудобно. Русская пресса в определенной степени — вне истеблишмента. Помнишь список депутатов кнессета, которые получали деньги от КГБ?

Я кивнул. Еще бы: мы с Матвеем специально напрягали всех своих московских друзей-журналистов, чтобы они в рассекреченных архивах Лубянки и Старой площади нашли все упоминания о помощи израильским товарищам. Выяснилось, что Советы руками агентов КГБ в Тель-Авиве много лет финансировали политическую деятельность весьма известных в Израиле лиц. Нам прислали из Москвы нотаризованные копии расписок этих политиков в получении денег — с суммами, датами и подписями... Материал появился на обложке "Вестника", там стояли наши имена, но перевод, который я накануне публикации отправил в "Мевасер", так никогда и не был там напечатан. Когда я попытался выяснить его судьбу, Шайке Алон сперва стал мне что-то рассказывать о том, что материал пропал в компьютерной системе "Мевасера", а потом, когда я его прислал снова, несколько раз уходил от разговора, ссылаясь на страшную занятость. Я, наконец, понял намек и оставил Алона в покое. А теперь выясняется, что, несмотря на отказ "Мевасера", у той нашей публикации оказалась все же пара-тройка ивритских читателей...

— Данные, которые вы тогда опубликовали, нам были давно и хорошо известны, — продолжал Биньямин. — Юридический советник правительства, когда ознакомился с ними, сказал, что привлекать никого к ответственности нельзя, зато стоит предать эти факты гласности. Ему виднее. Но все наши попытки подбросить эти сведения ивритской прессе натыкались на заговор молчания. Не потому, что тут действовала рука Москвы, как написал один русский журналист. Просто, когда дело касается слишком сильных потрясений в обществе, истеблишмент спешит себя оградить. Свое спокойствие он ценит гораздо выше газетных сенсаций. Это, как ни парадоксально, касается даже главных редакторов конкурирующих изданий...

— Но бывают же исключения!

— Очень редко. Случай с Гранотом был уникальным. ШинБету просто повезло тогда с этими сведениями. Но смею тебя заверить: если бы в 1977 году русская пресса в Израиле была такая, как сейчас, — информацию о валютных счетах Леи Рабин без размышлений передали бы какому-нибудь русскому журналисту, чтобы он опубликовал ее в "Вестнике" или "Нашей родине"... Так что мы не рисковали, обратившись к Матвею.

— А почему вы выбрали именно его?

— Мы его очень давно взяли на заметку. Помнишь его поездку в Югославию? Официально группу составлял МИД, но на самом деле это было наше мероприятие. В группе были два наших вербовщика и психолог. Матвея мы включили потому, что стоял вопрос о его приеме к нам на работу...

— Если я правильно понял из его текста, он об этом так и не узнал. Он же там пишет про вас: некий мистер Би из Тель-Авива, неизвестный мне ЯМ... Если б вы его наняли, то он, наверное, был бы связан подпиской, и никакого ЯМа в статье бы не оказалось... Да и вы мне только что сказали, что о существовании ЯМа Матвей впервые услышал от Первого номера.

Я не знаю, зачем я строил перед Биньямином эти умозаключения, вместо того чтобы выслушать его собственную версию событий. Наверное, мне просто очень не хотелось сейчас узнать из первых рук о двойной жизни моего ближайшего друга, о том, что он три года после поездки в Югославию скрывал от меня такую деталь собственной биографии. Наверное, мне в какой-то момент стало даже страшно от такой мысли.

— Мы его не наняли тогда, — рассеял мои сомнения Биньямин. — Психолог дал заключение, что твой друг слишком падок на противоположный пол, излишне общителен и является слишком большим индивидуалистом для государственной службы...

Я вздохнул с облегчением.

— Но мы все равно держали его на примете, — продолжал Биньямин, — и когда встал вопрос о том, кого нам послать в Гонконг встречаться с Первым номером, выбор естественно пал на него. И он нас не подвел.

— Зато вы его подвели, — сказал я, — БАМАД послал в Гонконг своих людей, чтобы убить Матвея, а вы не смогли его защитить...

— Мы сделали, что смогли, — отозвался Биньямин пасмурно. — Если ты думаешь, что мне безразлична судьба твоего друга, напрасно ты так думаешь... Мы не забываем своих сотрудников. Даже внештатных. Именно поэтому ты здесь, а не в руках БАМАДа. Операция "Кеннеди" должна быть остановлена. Иначе БАМАД через пару месяцев превратится в военную хунту. Убирать будут всех, кто знал, кто мог знать и кто может узнать. Уже сейчас они потеряли всякие тормоза и действуют по логике паранойи. Самый простой способ остановить их — опубликовать репортаж Матвея. Тогда война БАМАДа станет бессмысленной. Но если нам почему-нибудь не удастся напечатать статью, то придется приступить к операции "Освальд". Хотелось бы, конечно, этого избежать. Поэтому нам нужен текст статьи. Во что бы то ни стало.

— Ваша контора подключена к Интернету? — спросил я.

В компьютерном зале на верхнем этаже штаба полиции было прохладно. Меня посадили за стол у окна. Терминал был незнакомой мне конструкции, хоть я и слышал от Матвея такие слова, как "Силикон", "двадцатый Спарк" и "Иксы". Пресловутые "Иксы" оказались довольной простой в обращении графической средой, вопреки моим традиционным представлениям о ЮНИКСе. Я без труда зашел на свой счет в Датасерве и запустил почтовую программу. Биньямин, стоя за моим плечом, смотрел на экран, не отрываясь.

"Открыт ящик входящей почты с 0 писем", — сообщила программа Pine. Интересное кино. Еще в субботу этих писем там было 60, и я ни одного не стирал... Я вышел в борновскую оболочку и попросил список файлов в своей домашней директории. Файлов не было. Вообще никаких, включая портрет Алины работы одного ее сокурсника, который хранился на моем датасервовском счету последние полгода.

— А ты как думал? — спросил Биньямин прежде, чем я успел отдать себе отчет в происходящем. — Они стерли все твои файлы и почту. При этом не ликвидировали сам счет и не сменили пароль, чтобы ты мог оценить их возможности. Я думаю, что на счету Матвея они сделали то же самое.

Я просмотрел еще раз сообщения о том, кто и откуда последний раз заходил на мой счет. Биньямин был прав: около одиннадцати часов дня, как раз когда я разбирался с БАМАДом напротив старой автобусной станции, на моем счету побывал пользователь с незнакомым мне адресом hd36-129.compuserve.com. Я проверил данные незваного гостя в ИнтерНИКе, и мне сообщили, что адрес соответствует одной из машин американского коммерческого провайдера "Компьюсерв"...