Тургенев был мил так, как я его еще никогда не видал. Мне почти совестно, что я до сих пор с ним сух и даже не облобызал его по возвращении. В нем есть милая черта — откровенность, помогающая ему сходиться с людьми, чего у меня нет. Рассказывали скандалезные анекдотцы, события деревенские, говорили о Поль де-Коке, доннах, сельском управлении и Рашели. Разъехались около 8 часов. Дома застал я Жуковского с печальными известиями о здоровье Натальи Дмитриевны. Тик ее мучит нещадно, — что из этого выйдет? Слышал забавный анекдот о ликерной конфетке и припас его для субботы и воскресенья.
Суббота, 20 <19> дек<абря>.
В четверг встал ранее обыкновенного, немного поработал, получил от Г<алиев>ской глупейшее письмо о пишущем столе и манускрипты[483]. Холод неслыханный. Проехал на выставку, ибо то был мой день, — там застал Криштафовича (при раздаче билетов) и некоего Казнакова, юношу средних лет с какой-то дубовой, коренастой и неприятной наружностью. Почти никто не являлся брать билеты; роздано их было штук 30. Потом на минуту приехал Инсарский, который мне нравится. Но Казнаков мне не нравится вовсе. Зажгли лампы, и народу стало являться несколько более. Дождавшись 3 3/4 часов, я вышел на улицу, к удивлению моему, без головной боли. Обедал у Дюссо, дорого и не совсем хорошо, но все лучше, чем у Луи, который неописанная свинья. Со мной сидел Арапетов, и мы довольно много беседовали. Дендизм сокрушает этого человека, но он довольно забавен и даже, я думаю, добр. Но сходиться с ним можно только faute de mieux[484]. Оттуда к Лизе на ее квартиру, где я никогда не был. Квартира неизящна, хотя в ней много хороших вещей, мебели, есть часы и канделабры. Видел ее тетку и Марью Федоровну, которой пора бы умереть. Оттуда мы поехали, proh pudor![485] к Новому мосту[486]. Вернулся домой довольно поздно, от усталости не мог читать, но голова не болела.
Пятницу провел я в трудах, с небольшой зубной болью, вечером ездил в полк, видел Савона, Мейера, Смирнова и Александра Семеновича, который второй месяц уже в лихорадке. Кажется, что он себя расстроил ужасно.
Сделаем по вчерашнему совету моего портного расчет моим доходам за этот месяц и приблизительно расходам.
| Расход. | |
Октябрь. Получено от Некрасова | — 150 | Уплата Гр<игорию?> | — 100 |
от Старчевского | — 200 | — М. | — 75 |
Ноябрь. От Некр<асова> | — 50 | — Лангу | — 70 или 95, не помню. |
Декабрь. От Старчевского | — 125,35 | 20 проц. | — 25 |
| | L<isette?> | — 40, да 25, да мел<очью?> |
| | Пелю | — 13 |
Всего 560 р. сер. | | | Около 400 |
Стало быть, на menus plaisirs[487] вышло около 150 в три м<еся>ца, менее чем в три. Постараемся припомнить, куда.
Дагерротипы — 7. Обеды пол. — 10. Увеселения — 15. Подарки — 10. Вино — 10. Книги и театры — 10.
Вот сколько ушло между рук, рублям 100 следов не отыскивается.
Баланс. | |
Янв<арь>. От Некрасова пол<учено> | — 400 | |
Старчевск<ого> | — 200 | 600 |
Долги: | |
брату | — 75 | |
за освещение пол<овина?> | — 25 | в запасе за В. Скотта. |
за Ванновск<ого> обед | — 10 | |
Лангу | — 25 | уже уплачено. |
Каменскому | — 50 |
Федотовские | — 50 |
Непредвиденные | — 15 |
| — 250 |
Понедельник, 21 дек<абря>.
В субботу — обед у меня. Дрентельн, Григорович, брат, Михайлов (подаривший мне очень милую свою идиллическую повесть «Святки»[488]) и Каменский. Пили бургонское и madere sercial, рекомендованную мне Раулем. Михайлов оказал весь приапизм[489] своей натуры — чуть заговорили о доннах, — он за шляпу и навострил лыжи. Каменский спал после обеда, Григорович был не очень мил. Вечер у Ахматовой. Я был в духе, видел там Гаевского. Говорили о Галиевской, о Никитенкином вечере, о Гр. Данилевском, за которого я заступался. Л<изавета> Н<иколаевна> совсем похерила ужины, это очень не хорошо, — недурно то, что у меня всегда есть ужин дома. В будущий вторник обедаем с доннами, а в четверг фестен у Краевского. Капгер женится!
В воскресенье обедал у Панаева. Сократ, Фет (этот драгун нестерпим со своими высшими взглядами!), офицеры Панаевы, Лизавета Яковлевна. Я смешил публику, рассказывая о конфетах с ликером. Часов в 7 Сократ пропал, и я вознамерился его накрыть. Я ушел, побродил в Пассаже, тщетно выискивая хорошенькое личико в толпе, наконец в 9 часов очутился у Маевских. Смотрю, Сократ там и покраснел ужасно. Я подсмеивался над ним, рисовал плевелов и совершенно нечаянно сделал схожий портрет Панаева. Дамы любезны, как обыкновенно. — Н. мне опять стала немножко нравиться. Ругали m-me Сенковскую, без этого я жить не могу. Ушел опять без ужина, ужинал дома и ужинал скверно.
Некрасов, дождавшись 21 числа, вдруг взвалил на меня «Письма Иногор<однего> подп<исчи>ка»! «Не диво написать о книге, прочитав ее, — вот напиши о ней не читавши!»[490]. Замечу, кстати, мое суеверие: сегодни понедельник, и я не хочу начинать новой работы. Сегодни поутру писал письма к Персену и Обольянинову. Вчера заезжал я к брату, видел там Своева (его посылают в Москву), детей застал здоровыми, а Олиньку с преужасным флюсом.
Четверг, 24 дек<абря>.
Ай! какой пропуск, и еще пропуск дней, не лишенных интереса. «Письмо Иногород<не>го под<писчи>ка» отняло у меня время, но я кончил его сегодни утром, не утомляя себя и не отказываясь от увеселений. Вчера вечер провели у Маевских с Воробьевым, сегодни зван на елку к Краевскому, но, кажется, не поеду, по случаю холода и еще того, что новый фрак не готов.
Интерес этих дней заключается в романе, который у меня завязывается с хорошенькой Шуберт. Вероятно, что роман обойдется без развязки, но это не беда. В понедельник вечером я сидел в русском театре и видел ее в глупом водевиле «Амишка»[491]. Она показалась мне похуделою, но все-таки милою. (By the bye[492] — балет «Крестьянская свадьба»[493] наполнил душу мою сладкими помышлениями, а Паркачева, к которой пылает Каменский, лицо замечательное. Представьте себе полную, свежую черноволосую вакханку с немного заспанными глазами и как-то особенно веселой, размашистой улыбкой.) Кроме «Амишки», шли водевили «Мотя»[494], «Чудак Покойник»[495] и «Зачем иные люди женятся»[496]. Я сидел в первом ряду, посреди хамов неслыханных. Знакомых оказалось в театре всего один, Толстой, преображ<ен>ский. Как бы то ни было, этот спектакль оживил во мне воспоминание о Шуберт.