— Тьфу, какая гадость, — простонала Эмма. — Я думаю, что уж лучше иметь холодного мужа.

— Кстати, — сказала Эдит и поискала в книге, приписываемой папе Григорию, — вот здесь написано, что женщина подливает мужское семя в еду и дает своему мужу: я должна это отметить.

— Как это… — начала Эмма и удивилась своей недалекости. Эдит поняла, что она подумала, и пробормотала, что об этом надо бы спросить замужних женщин…

— Per os? — предложила Эмма, и они долго смеялись над этим.

Эмма первая снова стала серьезной:

— Как ты думаешь, они отличались большим умом? Я имею в виду тех, кто сочиняет такие книги.

— Еще бы! — ответила Эдит восхищенно. — Они хитрые. Как змеи. Они знают, как им привязать душу.

— Но все же, — надеялась Эмма, — может, многое из этого уже устарело и отброшено за ненадобностью?

— Напротив, — уверила Эдит, — все эти выдержки я сама переписала и перевела. Я получила их из Германии, от одной аббатисы, с которой состою в переписке. И она взяла их непосредственно из самой новой книги.

Эмма изумленно перекрестилась. Было уже слишком поздно идти к обедне. Они посмотрели друг на друга с новым любопытством.

— После всего этого хотела бы я заняться действительно плотским грехом, — вздохнула Эмма. — Лучше было бы с Торкелем, — но похоже, мы остались с тобой одни?..

Эдит покраснела и схватила свои записи.

— Мы пропустили самое интересное, — сказала она. — Меня волнует только один вопрос: кто была она, эта дурочка, рассказавшая своему исповеднику, чем она занималась? «Делаешь ли ты, как делают некоторые женщины, когда они хотят ослабить вожделение, переполняющее их? Они ложатся вместе, будто для совокупления, и попеременно сливаясь своими лонами, трутся друг о друга, желая ослабить зуд. Если и ты так поступаешь, то будешь наказана трижды по сорок дней».

Эмма покраснела больше обычного.

— Поскольку у тебя месячные, то наказание удвоится, — предположила она, и голос ее слегка задрожал. — Ты меня простишь, если я буду против и попрошу оставить предложение до следующего раза?

Королевская дочь Эдит скорчила гримасу.

— Не помню, разве я делала тебе какое-нибудь предложение? Ты, кстати, можешь получить совет, который пойдет тебе на пользу, когда ты наконец-то отправишься к этому чертовому Торкелю. Слушай: «Делала ли ты, что обычно делают некоторые женщины, — так, что ты изготовляла устройство в форме мужского члена, таких размеров, каких тебе угодно, и при помощи шнурка привязывала к своему срамному месту»… — нет, извини, я читаю не то. Нужно об избежании беременности.

— Это я знаю достаточно хорошо, — прервала ее Эмма. — Как ты думаешь, могла бы я иначе родить только троих? Мы в Нормандии не совсем уж невежды… Не могу ли я посмотреть дальше то, что ты читала?

Отныне наступит мир!

Плодородная Англия снова будет давать зерно и шерсть, кожи и мед, сидр и медовуху. Сожженные города и села вновь восстанут из пепла, ослепительные в своей новизне. И больше не будет никаких налогов датчанам.

Эмма пыталась говорить с Этельредом о тяжелом положении крестьян. Знает ли он о том, что многие из них настолько обнищали, что продают в рабство собственных детей? Не может ли он и его советники найти какой-то выход, чтобы помочь крестьянам встать на ноги?..

Этельред уставился на нее.

— Что же я могу поделать? — с досадой ответил он. — Я собирал одно ополчение за другим, и всех их, как мякину, будто ветром сдуло, как только показались датчане. Если бы народ был посмелее, то он не оказался бы теперь в такой нужде, как ты рассказываешь. А кроме того, купцы и горожане пострадали не меньше. И даже если я истрачу на всех последний шиллинг, все равно будет мало.

Эмма готова была возразить, что народ выказал не больше храбрости, чем его господа: жалкие правители не могли не привести страну к столь же жалким результатам. Она предложила, чтобы Этельред призывал на тинги некоторых нормандских советников — мир уже увидел доказательства их превосходства, тактического и стратегического. Но король не захотел даже слушать об этом, особенно после того, как он получил отказ от своего шурина из Руана. Он напомнил Эмме о ее управляющем в Эксетере…

Она промолчала. Чтобы вознаградить ее за это и проявить свою доброжелательность, король улыбнулся и сказал как можно мягче:

— Обещаю, что поговорю с епископами о том, что народ продает детей в рабство. Нужно действительно покончить с этим.

Он ничего не понял…

Эмме было неприятно признаться в этом, так как сама она испытывала большую радость от общения с отцами Церкви, да и дочерьми тоже, с тех пор как она приехала в Англию: но все же Церковь имела слишком большую власть над королем. Совещание Витана чаще обсуждало церковные привилегии, а не благосостояние страны. Король же слушал больше всего Эадрика Стреону.

Конечно, Этельред и Эадрик кое-что сделали, чтобы навести порядок в управлении. В Девоншир и западные провинции был назначен новый эльдормен, старый друг короля, Этельмер. Королевский сын Эдмунд Железнобокий стал герцогом Линкольнширским, речь об этом велась давно, но делу помешало большое несчастье. Старший сын короля, Адель стан, который тоже должен был стать герцогом, умер на двадцать седьмом году жизни. Так что от шести сыновей короля Этельреда в первом браке осталось только двое.

Общих с Эммой двух сыновей король определил воспитываться в Лондоне, считая этот город лучше Винчестера. Он сам забрал их в Лондон, а епископ Эльфхун взялся быть их наставником.

Эмма решила, что король мало рассчитывает на нее в воспитании их сыновей. Но теперь, когда Этельред охотнее оставался в Лондоне, чем в Винчестере, она даже не возражала. К своему стыду, она признавалась себе, что внутренне благодарна тому, что избежала всякой ответственности. Уэссекс также находился в бедственном положении, в торговле и ремеслах жизнь еле теплилась. Содержать большой двор в Винчестере было немыслимо без денег из других частей королевства. На недовольство Этельреда тем, что Эмма упорно сидела в Винчестере, она отвечала тем, что сократила свой двор до минимума. И если король пожелает закрыть Вульфсей совсем, то она охотно переедет в женский монастырь!

Король наезжал в Винчестер по морю, и с собой он брал Торкеля Высокого. Лучше сказать, это было наоборот.

Когда лето близилось к концу, брат Торкеля, Хемминг, вернулся в Англию. На его кораблях развевались мирные флаги, поэтому флотилия зашла в порт Сэндвича беспрепятственно. Хемминг устал от жизни в Сконе и от странствий; он нашел, что самым разумным будет примкнуть к Торкелю, если у того найдется место для брата.

Король не собирался иметь еще больше датских «защитников», но Торкель полагал, что выкуп, который он уже получил, будет достаточным и для Хемминга, раз уж теперь брат и его люди растратили все, что получили. Торкель считал также, что он не может служить английскому королю бесплатно и в течение неопределенного срока. Он обещал остаться на год. А потом они обсудят будущее.

Подозрительный король не мог понять такого бескорыстия и чуял коварство. Он, конечно, помнил, что судьба архиепископа Эльфеа была причиной того, что Торкель ушел из датского войска, однако Этельред не верил в столь длительные угрызения совести. И раз король решился принять присягу еще и от Хемминга с его дружиной и объединить их с флотом Торкеля, то исключительно ради тех сведений, которые собрал Хемминг.

Король Свейн приказал рубить несметное количество деревьев, особенно в северной части Сконе, и переправлять их через Эресун на свои судоверфи. Его кузницы работали полным ходом; набранные им воины постоянно упражнялись в военном искусстве.

Таким образом, не оставалось никаких сомнений в том, что король Свейн вооружается, готовясь к серьезному морскому походу. Пока еще не было известно о цели похода. Возможно, Свейн смотрел на восток. Но скорее всего дело касалось Англии. И Хемминг усилил это подозрение, сообщив, что слышал гневные обвинения, будто бы Торкель «похитил» более сорока кораблей у датского короля и теперь позволяет английскому королю пользоваться ими, да еще с пятью тысячами славных датских воинов на борту.