То есть: зло в человеке, бывшее причиной истребления самого человека, становится причиной, по которой он более не будет истребляться! В таком случае, постоянная угроза Божьей кары есть ничто иное как циничная попытка превратить Бога в клятвопреступника. Или в лучшем случае, честная ошибка. Ведь не сказано же в Писании, что Бог может пожалеть о собственной клятве?

Убийство Этельредом датчан в Англии — и, прежде всего, ни в чем неповинной Гуннхильд — пробудили в душе Эммы и иные трудности в восприятии христианского Бога. На полные отчаяния вопросы тех, кто остался в живых, священники отвечали большей частью, что-де пути Господни неисповедимы, но за непостижимостью наверняка сокрыт некий благой промысел. Человеку должно смириться перед лицом испытаний и довольствоваться радостной вестью, что умерших Господь принял к Себе.

Но — разве можно быть уверенным насчет вечного блаженства, если церковь в то же время учит, что нераскаянные грешники попадут в ад? Потому-то так важно успеть покаяться и принять последнее помазание: лишь оно в силах вырвать тебя из диавольской пасти.

Единственным промыслом, который Эмме удалось усмотреть за убийством датчан, был недобрый промысел самого короля Этельреда. Или, по крайней мере, слепой и безумный порыв. И примешивать к этому какой бы то ни был Божий промысел Эмме казалось кощунством. Будь Бог и вправду всемогущ, он помешал бы такому решению короля. А если Он не помешал Этельреду, значит ли это, что Он вовсе не всемогущ? Или за душу всякого человека Богу приходится непрерывно биться с дьяволом и зачастую проигрывать?

Эмма знала, что послужило пищей всем ее вопросам. Мама Гуннор была, разумеется, доброй христианкой, но многое знала о древних верованиях и рассказывала дочери о прежней вере и старых богах. Эмма непроизвольно предпочитала Одина исполненному противоречий христианскому богу. Один бывал порой ужасен, да, не без того, но он зато чужд мелочной мести и раздражительности, которую многие священники приписывают своему богу. Один похож на Ноева бога — после потопа. Один вместе с Бальдром напоминают Иисуса Христа. Хотелось бы знать, куда девается Иисус из церковной проповеди, словно бы этот важнейший в христианском учении образ вовсе выпадает из церковного обихода.

И вновь Эмма поняла, что слишком мало знает. Любимый ее учитель из Руана, Йенс-монах, убит, а нового она еще не нашла. Нет у нее в Англии и собственного духовника, хоть король и пообещал ей найти его. Имеется, впрочем, епископ Эльфеа, но к нему не побежишь с каждым вопросом. А самое трудное — найти такого священника, с которым можно было бы потолковать и об асах. С одним Эмма уже попробовала, но тот так рассвирепел, что не смог найти ни одного разумного слова.

Кое-что все же лучше, чем ничего, и исполненная муки Эмма зашла все же в маленькую часовню святого Свитуна над Южными воротами. Ей нравилось, что святой пожелал быть погребенным под порогом собора в монастыре Олд-Минстер, чтобы дождь омывал его кости и чтобы по ним ступали люди. Так же в свое время решил и ее отец: герцог Ричард покоится под церковным водостоком в Фекане.

Свитун был святым, но в земной жизни слыл человеком практичным и деятельным. Это он убедил тогдашнего короля укрепить собор и монастырь в Винчестере, и их мощные стены спасли город от датчан сто пятьдесят лет спустя. А сколько он их понастроил — и соборов, и монастырей!

Когда епископ Этельволд строил свой собор через сто лет после кончины Свитуна, последний несомненно при сем присутствовал. Один из каменщиков неожиданно сорвался с самого высокого места на стене и ударился оземь. Все полагали, будто оный Годус убился насмерть. Ничего подобного: Годус поднялся, отряхнулся, взял в руки свой мастерок и снова полез продолжать кладку, невредимый и абсолютно спокойный.

С того дня стал Винчестер и могила святого Свитуна целью паломничества всевозможных пилигримов. Что зимой, что летом к его могиле не протолкнуться. Но по сю пору маленькую часовенку мало кто знал. И за это Эмма была благодарна паломникам. Здесь искала она тишины, дарующей покой сердцу. Здесь она сидела перед алтарем святого Свитуна, глядела на пламя свечей и молилась.

Молилась, чтобы Дух Господен снизошел на душу Этельреда, чтобы король покаялся и исповедался в своем злодеянии. Молилась о душе Гуннхильд, вспомнив со стыдом, что забыла заказать по ней панихиды. А может, кое-чьей душе панихиды нужнее, чем душе Гуннхильд? Она с трудом собрала разбегающиеся мысли и помолилась вновь: пусть пример святого Свитуна всегда подвигает ее к добрым делам, пусть Иисус, принимающий детей в свои объятия, благословит дитя, что она носит…

И ей сразу полегчало.

В битве при Сволдре конунг датчан Свейн победил Олава сына Трюггви и завладел Норвегией. Стычки с норвежским королем заставили Свейна на время забыть об Англии. Но теперь, когда мир воцарился в его северных владениях, он вновь нашел и время, и силы для воплощения своих замыслов на западе. Злодейство же, учиненное против Гуннхильд и датчан в Англии, поторопило его и послужило предлогом.

Весной 1003 года, обогнув Шотландию, корабли короля Свейна Вилобородого заняли западное британское побережье. Король Свейн хоть и считал себя христианином, но это не помешало ему по пути разграбить обитель святого Давида в Кумбрии; епископа Моргано убили.

Драккары быстро прошли к югу, обогнули Корнуолл и подошли к стенам Эксетера.

Эммин управляющий в Эксетере, француз Гуго знал, что старинные стены несколько лет назад выдержали натиск датчан. Но теперь, напуганный численным превосходством норманнов, Гуго сдался и открыл ворота. Если он полагал таким образом дешево отделаться, надеясь, что Эксетер не тронут и город останется в его владении, то просчитался. Люди Свейна конунга разграбили город и срыли все укрепления.

Услыхав об этом, Эмма была вне себя. Эксетер, прежде казавшийся ей неприметным и бедным, предстал теперь в ее памяти бесценным. И это сокровище вырвал у нее из рук король Свейн. Буря, которую накликал на себя Этельред, поразила ее самое.

Трудно поверить в то, что рассказывают. Невозможно представить, чтобы Гуго сдал Эксетер добровольно, это, разумеется, клевета, просто англичане терпеть не могут нормандцев. Наверняка город предал кто-то из англичан его гарнизона.

— Или кто-то из датчан? — кротко предположил король Этельред.

— Что же ты не сообразил заодно перебить всех датчан в Эксетере? — прошипела она.

Эта перебранка происходила в покоях Эммы; слово она держала и в залах дворца не появлялась.

Стоял уже март, Эмма должна была родить со дня на день. Известие о падении Эксетера пришлось совсем некстати.

— Винчестер английские короли раздарили епископам и аббатам, — причитала она. — Теперь вот Эксетер уплыл из рук. Я умру в нищете!

Это король уже слышал так часто, что теперь лишь надвинул шляпу на лоб и оставил рассерженную королеву.

Покуда Эмма рожала и вокруг нее суетились повитухи и знатные дамы, она горячо желала одного; чтобы все это скорее осталось позади, а еще бы лучше и вообще никогда бы не было. Она раздалась как бочка: может, родится двойня?

Она отбивалась, как могла, от жены эльдормена Эльфрика с ее отваром тисового корня. Глупые люди! Его же принимают от выкидыша: а о каком к черту выкидыше может идти речь, когда у нее уже пошли схватки?

Она станет матерью… Как мачеха Эмма не преуспела. Детям она не нравилась — и они ей тоже. Но ведь у них полно всяческой прислуги, а специально назначенный тан руководит их занятиями. Так что в услугах Эммы никто из них не нуждается. Правда, она надеялась подружиться с девочками. А от мальчишек ей не доставалось ничего, кроме многозначительных взглядов и хихиканья за спиной. В особенности, когда живот ее начал расти. Тогда-то Эдгар, «наихудший», отметил, что, стало быть, его властительный отец таки потоптал ее.