Это «глубокое по содержанию высказывание должно стать сутью современного правосудия» (И.В. Капичников).

Однако сутью не стало, стало совершенно другим. Все эти безнадежные войны ведут к тому, что немыслимое правосудие в России становится приемлемым.

В практике нередки случаи, когда суд при вынесении обвинительного приговора вообще не приводит доказательства, которые он обязан признать недопустимыми, что противоречит прежде всего, требованиям п.3 Постановления Верховного Суда РФ № 1 от 29.04.1996 г. «О судебном приговоре». Суд оставляет ходатайство защиты о признании доказательств недопустимыми без разрешения как заявленное преждевременно, устно утверждая о том, что эти вопросы будут разрешены судом при вынесении приговора, и что именно тогда будет дана оценка всем имеющимся в деле доказательствам. Между тем, «право на судебную защиту… предполагает… наличие конкретных гарантий, которые позволяли бы обеспечить эффективное восстановление в правах посредством правосудия, отвечающего требованиям справедливости…».18

А ведь «создание Конституционного суда в определенный период стало ключевым событием в истории нашего государства, которое выбрало путь свободы, демократии и верховенства закона» (Д.А. Медведев. 27 октября 2011 г.). Однако, как правило, этого, к сожалению, не происходит годами. Может быть, именно поэтому А. Ковлер, судья ЕСПЧ, избранный от РФ, уже давно сказал с каким-то обескураживающим удивлением: «В последние годы Европейский суд часто обращается к позициям Конституционного Суда для разрешения главной загадки российского правосудия, как уголовного, так и гражданского, – надзора во всех его вариациях».19

Так в чем же заключается главная загадка российского правосудия? В том, что принцип законности еще существует, но вот механизм его реализации при имеющейся состязательности сторон почему-то исключен. В том, что российское правоприменение по сути бесконтрольно и существует по созданными только для него правилам игры? Или в проблемах применения российского УПК, которые произрастают из декларативности базовых посылов и принципов Кодекса, а также заключаются в откровенном неисполнении органами суда, прокуратуры и следствия четких предписаний конкретных норм закона, препятствующих реализации обвинительного уклона.20 В то же время особенности современной российской правоприменительной практики таковы, что нормы УПК, пройдя процедуру истолкования их субъектами доказывания, зачастую меняют не только смысл, но и содержание, а в некоторых случаях приобретают значение правовых фикций.21

А требование безусловной необходимости установления объективной истины в уголовно-процессуальном законе, которое существовало в ныне одиозное советское время, будет разве препятствовать этому обвинительному уклону и вседозволенности?

По мнению профессора А.Д. Бойкова, «некоторые расширения возможностей адвоката-защитника по собиранию доказательств и ведение судебного контроля законности отдельных процессуальных действий органов уголовного преследования вовсе не ставит в равное положение противостоящие стороны. Отказ же от принципа объективности, всесторонности и полноты, обязывавшего и следователя и прокурора выявлять обстоятельства не только обвинения, но и защиты, ставит обвиняемого в сложное положение».

В свое время руководство ЦК ВКП(б) рассматривало ошибки в правосудии ни много ни мало как посягательство на авторитет государства, и должностные лица (следователи, прокуроры, судьи) несли серьезную ответственность за допущенные нарушения в правоприменительной деятельности.

С учетом этого можно утверждать, что в настоящее время вновь, как и в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого столетия, происходит уничтожение российской государственности как таковой, только под другими лозунгами и призывами.

Абсолютно непонятны сегодня лишенные законности и объективности, а значит, и справедливости действия и решения судов апелляционных, кассационных (надзорных) инстанций, что изложено в главе «О практике принятия процессуальных решений апелляционными, кассационными и надзорными судебными инстанциями». Современная апелляционная и кассационная уголовно-процессуальная практика вызывает искреннее профессиональное непонимание, недоумение, глубокие раздумья и требует также принципиальных решений. Поражает осознание правильности своего процессуального поведения, видения и понимания ситуации, уверенности в безошибочности применения процессуального закона со стороны судей и прокуроров.

Еще два года назад президент Адвокатской палаты Ивановской области на вопрос: «С чем в настоящее время приходиться бороться российской адвокатуре?» ответил коротко: «С правосудием».

«Жалоба рассмотрена, доводы защиты, оспаривающие законность, обоснованность и справедливость вынесенного судебного решения, признаны несостоятельными» – так одной фразой мотивировали свой отказ надзорные инстанции. Или «доводы защиты направлены на иную оценку исследованных судом доказательств».

Сегодня в апелляционном заседании Московского областного суда защитник подсудимого Смураго в связи с вопиющим и даже нескрываемым непрофессионализмом прокурора повторно заявляет ему отвод, на что председательствующий, игнорируя доводы защиты, отвечает недоумевающему адвокату: «Не размазывайте процесс». Что это такое – «не размазывайте процесс» – не знает никто. УПК это не предусмотрено. Защитник осужденного настойчиво у многих знающих специалистов интересовался таким новым принципом «не размазывания процесса», на что получил вновь ответ, что «есть вопросы, на которых просто нет ответа».

Апелляционной инстанцией Московского городского суда по делу Андросова, которое когда-то будут изучать в учебниках как вопиющий пример умышленного лишения права на правосудие, защите было безмотивно отказано во всех законных и обоснованных ходатайствах, заявленных в письменном виде. Адвокат был вынужден заявить мотивированный отвод всему составу апелляционной коллегии, на что получил официальный ответ: «Несогласие с принятыми процессуальными решениями не является основанием для отвода». Эти проблемы изложены в главах «О проблемах отвода должностных лиц уголовного процесса» и «О практике работы квалификационных коллегий, ответственности работников судебной системы и правах участников уголовного судопроизводства».

Так ли это, если «после совещания по указанию Подкопаева областным судом соответствующее постановление было отменено. А сам его председатель обратился в Квалификационную коллегию судей, написав, что, выдав санкцию следственным органам на проведение проверки, судья Глухов нарушил Кодекс судейской этики и должен быть отстранен от должности».22 Но ведь квалификационные коллегии не могут вмешиваться в процессуальную деятельность. Или все-таки могут? Или существуют два вида деятельности этих коллегий – одна существует для ответов гражданам, искренне недоумевающих от правосудия, другая – для того, чтобы воздействовать на судей, «выбивающихся» из системы? Может быть, сегодня произошло перерождение квалификационных коллегий? Только вот кто же расскажет, почему и когда?

Подобное непонимаемое правосудие с его «иными системными правовыми решениями», прикрытыми состязательностью принципами «достаточности имеющихся доказательств», получаемых по субъективному усмотрению должностных лиц, вызывает много вопросов, потому что является необъяснимым даже с точки зрения здравого смысла. «Судья не нарушает закон, она заблуждается», – так просто и незатейливо было написано в одном из ответов очень уж настойчивому заявителю, имеющему высшее юридическое, еще советское образование, и работающему к тому же преподавателем в юридическом институте.

Спрашивает этот грамотный заявитель, как и многие другие образованные граждане (пока еще не «потребители правосудия»): «Но какие же это судьи, если их не интересует истина. Какому правосудию они служат»? Являются ли они стражами государственности или стали лишь «потребителями законодательства»?