— Очень даже уйти — я просто выйду через переднюю дверь.

— А что мне помешает последовать за вами?

— Да все та же икебана в задней двери.

— Ох, дьявол, вы правы… Но голос я запомню и оштрафую завтра!

— Простите, а завтра вы тоже поедете с икебаной?

— Что за глупости? Не каждый же день у начальницы день рождения!

— Прекрасно, значит, завтра я пробью билет!

— Сдается мне, что у нас не все еще в порядке с обслуживанием населения.

— Да вы в своем уме? Откуда у вас такие данные?

— Из психоневрологической клиники. Я к вам прямо оттуда.

— А-а, тогда извиняюсь, конечно… Вы что же… сбежали?

— Вы меня неверно поняли, я не псих.

— Я вам верю, искренне верю. Вам уже куда лучше!

— Нисколько не лучше, я главврач этой клиники.

— О, прошу простить. А я директор фирмы «Суперуслуга».

— На ловца и зверь бежит. Дело в том, что в нашу больницу привезли вашего человека, санитары взяли его в цветочном магазине.

— В цветочном? Значит… специализировался по очередям за цветами.

— Наверное, за ними, за чем еще там стоять.

— Цветы он вам принес?

— Видите ли, нам их приносят уже после выздоровления, а он только-только тронулся.

— А симптомы?

— Один как перст, он стоял в цветочном магазине и просил двадцать пять горшков с цветами.

— Человек просит — и за это вы записываете его в психи? Вежливые люди попадаются и в нашей системе.

— Дело не ограничилось просьбами. Когда продавщица сказала ему, что в магазине только десять горшков, этот разъединственный посетитель, этот ваш вежливый человек, забе́гал вдоль прилавка и ну кричать: «Куда вы лезете?! Вы тут не стояли! Я стоял перед вами!» — хотя, повторяю, больше никого в магазине не было.

— Да вы войдите в положение сотрудника: он остался в очереди, которую занимали двадцать пять человек. Как же ему оставаться спокойным, если цветов хватало всего на десятерых? Попробуйте-ка определить, кто из них стоял бы впереди всех, если бы они стояли сами!

— Ну, а почему же нельзя сделать так, чтобы люди стояли сами?

— Честное слово, такое может прийти в голову только ненормальному! Так и свечку недолго изобрести в век электричества! Это был бы регресс в сфере обслуживания!

— А что тут прогрессивного, если официальный представитель двадцати пяти стоящих в очереди облачается в смирительную рубашку и заставляет своих клиентов ждать попусту? Ведь когда самому человеку в очереди чего-то не достается, он возвращается, хоть и не солоно хлебавши, но все-таки домой, а не в дурдом.

— Может, мы с вами поладим и вы его отпустите?

— Не понял.

— В следующий раз, когда ему чего-то не достанется для двадцати пяти клиентов, у него уже будет известный опыт, я бы сказал, иммунитет, он легче перенесет потрясение и не угодит к вам.

— А как же люди? Они так и останутся без цветов?

— Десять из них получат свои цветы. А остальные останутся при своем интересе… Ах да, в самом деле, как же ему выбрать из двадцати пяти этих десятерых? Да, это похуже «Спортлото»… Пожалуй, рано или поздно он попадет к вам на основательное лечение… А вы таких вылечиваете, и в знак благодарности они хотят преподнести вам цветы… С ума сойти, мне надо подумать…

— А что тут думать? Запретить это цветоводство, и все!

— О! Наконец-то все ясно!

— Что ясно?

— Ясно, где именно запрещают всякие прекрасные вещи!

День был такой прекрасный, что сидеть в душной комнате не хотелось. И я решил поехать в парк. Сел в автобус. Люди — словно позолоченные, как святые на иконах: окна автобуса заливало солнце. С торжественным видом подхожу к кассе, пробиваю свой билет. И все так празднично, будто стою я перед избирательной урной и голосую за любимого народом депутата.

Потом в автобус вошел человек, которому захотелось посмотреть наши билеты. Другой человек, пассажир, спросил, зачем смотреть билеты в воскресный день. Человек, который хотел взглянуть на билеты, сказал, что он контролер. Праздничного вида милая девушка, тоже из пассажиров, спросила, зачем контролировать в воскресный день. Контролер ответил, что свое дело знает, жулики, мол, у нас в стране еще не перевелись.

Воскресные пассажиры стали какими-то будничными, а один, у которого лицо стало совсем уж не праздничным, спросил, почему контролер не проверяет по воскресеньям наши дома: вдруг какой-нибудь жулик украдет с улицы мусорную урну и спрячет у себя под кроватью. На это контролер сказал — нечего над ним издеваться, даром что день воскресный.

Тут и моя праздничность улетучилась. Грустно мне стало оттого, что есть еще жулики и что я взял билет, который теперь пропадет. Я вышел из автобуса, бросил билет в урну с мусором, взял урну и отнес к себе под кровать.

Девочка, сидевшая у матери на коленях, протянула руку к юной даме, которая стояла рядом с их сиденьем.

— Чего тебе? — спросила мать.

— Тете пай! — ответил ребенок.

— Сделай лучше маме пай.

Но ребенок не хотел делать пай матери и по-прежнему тянул руку к юной рыжеволосой даме.

— Ты сделай пай маме, а тете сделает кто-нибудь другой, — предложила мать.

Но девочка прекрасно видела, что никто другой тете пай не делал.

— Тете пай, — потребовала девочка и протянула руку к волосам девушки.

— Тетя не хочет пай, — отрезала мать.

Девушка посмотрела на ребенка и улыбнулась.

— Не хочу.

В этот момент подошла пожилая женщина и покрутила головой:

— Ну что ты скажешь, не разрешает ребенку себя погладить!

Девочка все еще тянула ручку вверх, и весь автобус принялся сопереживать ей.

— Что за человек? — сердился кто-то. — Ребенок хочет выразить свои чувства, а вздорная девица и ухом не ведет.

Другой, в отдалении, пророкотал басом:

— Так вот и портят детей. Подавляют прекрасные порывы, и у ребенка навеки остается заноза в сердце.

Девушка стушевалась и на всякий случай сделала пай ребенку.

— Видали, самой-то нравится гладить других, — проворчала пожилая дама из середины автобуса.

— На этом свете забот-хлопот и без того не оберешься, — твердым голосом возвестил следующий оратор, — почему бы не пойти навстречу ребенку, пока он еще в самом нежном возрасте?

В зловещем гомоне сливались любовь к ребенку, презрение к бессердечным особам, обманутое доверие к людям и злоба по адресу мучителей детей.

— Из-за такого вот отношения ребенок и вырастает равнодушным, холодным человеком, — поведала крайне пожилая дама. — Взять хоть нас самих, — продолжала она. — Мы все насквозь лицемерны, нам и в голову не придет сказать ближним что-нибудь доброе, не говоря уже о том, чтобы погладить их. А ведь все начинается с детства, когда не сбудется какое-нибудь простенькое, трогательное желание.

Всех в автобусе охватила щемящая жалость к самим себе, и все друг за другом подходили к девочке, чтобы та сделала им пай. Так как ребенок не успевал погладить всех и каждого, то решено было, что недостающее восполнит мать. Когда та под одобрительным взглядом ребенка перегладила пассажиров двадцать, водитель остановил автобус и задушевно сказал:

— Люди, как прекрасно это детское тепло! Давайте и мы снова станем искренними и добрыми! — И прежде чем отправиться в путь, он прошел автобус из конца в конец и сделал пай всем пассажирам.

Потом все пассажиры делали пай друг другу. Ребенок все смотрел и удивлялся, но руку уже не тянул, потому что рыжая девушка была где-то далеко и гладила сразу обе щеки вошедшего контролера. Наконец все обласкали своих попутчиков, и в автобусе воцарилась благоговейная тишина.

Тогда ребенок поднял ручонку, снова протянул ее к рыжеволосой юной даме, и народ смахнул слезы умиления.

— Что тебе, деточка? — спросила мать.

— Тете по голове! — потребовало дитя.