В. Конечно, вылечу.

Б. А на самом деле?

В. На самом деле эта болезнь неизлечима.

Б. Вот видите. Но я прошу вас, доктор, не огорчайтесь! Жив-то буду, верно? И вы тоже выживете, верно? Ведь жизнь все-таки идет вперед, верно?

В. Жизнь прекрасна и удивительна.

Б. А на самом деле?

В. Разве это жизнь?

Б. Вот видите. Ну, ладно, я пошел. Вы замечательный врач. Я стал уверенней в себе, здоровее. Сегодня ночью сразу скажу жене, что сейчас — два часа. Спросит снова — снова скажу, что два.

В. А на самом деле?

Б. На самом деле будет полседьмого.

Мой рабочий день начинается в восемь часов, и можно бы поспать до семи, но я каждое утро встаю в шесть, потому что уже с пяти сон мой безнадежно испорчен.

В пять у меня над головой начинают ходить. С потолка раздаются бухающие шаги. Они идут не в магазин: проникновение в магазин в этот час карается законом. Они спешат не на работу: закон такое рвение не поощряет.

Одному только богу известно, почему этот человек, справедливо считающий мой потолок своим полом, начинает шагать в такую рань. Но бог высоко: второй этаж, третий этаж, четвертый, пятый и только потом небо. Да и вряд ли там, на самом верху, встают так рано…

Он подымается в пять, а идти ему некуда. Может быть, он просто бежит ото сна. А может, измеряет по утрам свою полезную площадь: насколько она усохла за ночь, тогда можно рассчитывать на уменьшение счета за кооперативную квартиру.

Если бы я вставал так рано, то ходил бы на цыпочках. Из уважения к интимному часу и общегосударственному ночному покою. Если же он так ходит на цыпочках, то он — слон. Но я знаю, что он — человек, а по частоте шагов можно понять, что он — женщина. Если женщина так бухает, то у нее или ноги деревянные, или башмаки.

Ходить ночью по чужому потолку в стукалках можно или в отместку, или нечаянно. У нас бессловесные, но добрососедские отношения: я никогда не перерезал ее веревку с бельем и не заталкивал ей в почтовый ящик лягушек. А случайно напялить эти колодки может только тот, кто не знает, как отвратительно они действуют на нижних жильцов.

Более чем ясно, что жильцы третьего этажа не разгуливают по дому в стукалках!

Было бы просто неудобно переться к даме со второго этажа и дарить ей тапочки. Гораздо естественнее пристроить хорошие стукалки на третьем этаже.

Ищу, нахожу, покупаю, преподношу.

На третьем этаже выясняется, что мать семейства была бы счастлива позволить себе некоторое разнообразие в домашней обуви. Но не ей суждено испытать эту радость: потолок протекает так, что страх берет, пол все время мокрый, и единственно мыслимое средство передвижения — калоши. Оказывается, третий и четвертый этажи живут в атмосфере добрососедства: бельевых веревок они друг у друга не перерезали и лягушек в почтовые ящики не заталкивали. Видимо, ванна на четвертом этаже протекает совершенно случайно.

Мне идти разоряться на четвертый этаж не с руки. Зачем мне регулировать водообмен между двумя квартирами и ссориться с хорошими людьми? До сих пор мы прекрасно ладили: я им бельевых веревок не перерезал, они мне в почтовый ящик лягушек не запихивали.

Приходится просить помощи у пятого этажа. Снова объясняю суть дела и прошу разрешения в порядке взаимопомощи воспользоваться их ванной. И вот лежу я в ванне и знай себе воду через край ухаю. Резвлюсь в свое удовольствие добрых два часа. Хорошенько заливаю четвертый этаж, благодарю пятый и откланиваюсь.

Четвертый этаж хватается за голову и ахает: это же кошмар, это же вселенский потоп! С этой минуты, как принято у добрых соседей, четвертый этаж стережет каждую каплю воды в своей ванне, чтобы, упаси бог, не пострадал третий.

На третьем этаже настает долгожданная счастливая пора. Удивительно прекрасна первая полночь без калош! Мать семейства надевает дешево доставшиеся стукалки и приплясывает в них чуть не до рассвета.

Второй этаж слег в муках. Не то чтобы тяжело было раз в жизни перетерпеть ночной грохот, нет. Милую, добросердечную женщину гнетет сознание того, что деревянная обувь действует на нижнего жильца как телесное наказание… С этой ночи прекрасные ножки порхают в войлочных тапочках. Я и по сей день не знаю, куда они устремляются в пять утра, но теперь они ступают, не нарушая моего сна.

Кажется, все этажи угодили друг другу и в результате сами изменились к лучшему. Правда, вам, может, непонятно, какая от всего этого польза пятому этажу, где я сидел в ванне, и чем я отплачу им за радость своего сна?..

А я больше не стану перерезать пятому этажу бельевые веревки и заталкивать в их почтовый ящик лягушек. Ну и что ж, что неприятные люди…

Лето — пора путешествий. Плохо, если у путешественника вдруг разболится зуб. Хорошо, если нет!

Лето — время работы на хуторе. Тоскливо сидеть зимой у пустого корыта. Хорошо, когда хлёбова вдоволь.

Летом я так и живу. Рабочие дни провожу в зубоврачебном кресле, а выходные — у свояка в деревне — рою колодец.

Кто из нас не сиживал у стоматолога! Пот ручьями, сам — краше в гроб кладут, рот разинут, сощуренные глаза устремлены на мучителя, от страха — мороз по коже, сделай мне немного дентина — одно удовольствие.

Кто из нас не углублял колодцев! Стоя внизу, наполняете ведро глинистым песком, отрываете его от вязкого дна, кричите «вира!», ваш свояк тянет веревку, и вся эта гадость пошла к небу, к самой поверхности земли.

Пока доктор не сверлит, а ковыряет своими кривыми железяками у тебя между зубов и подсчитывает, сколько их еще осталось, можно скосить на нее благодарный взгляд и заметить, что девушка еще совсем молоденькая, ресницы длинные, губы яркие, личико гладкое, глаза глазастые, интересно, а она замужем? Но уж когда аппарат взвыл и в катакомбах твоих зубов с воем затупляется одна головка бура за другой, а девушка спрашивает, дескать, не беспокоит ли, то будь уверен — настоящая пытка только начинается. Ты стараешься состроить мужественную мину. Но куда там. Счастлив тот, кто в этот момент сможет мысленно перенестись в другое место. Может, перенестись в колодец?

Пока свояк на тачке покатил всю эту дрянь куда подальше, ты пережидаешь, колодцем любуешься: вон уже седьмое кольцо видно, вон водичка уже сочится, лягушек еще нет, но куда они денутся. Правда, тачку увозят только после полных десяти ведер. Снова загремело ведро, ты его наполняешь, и оно со скрипом поехало наверх. Ворот, возможно, и выдержит. Допустим, веревка не оборвется. Но когда свояк бормочет, что руки уже занемели, то сразу представляешь — двадцать кило да с высоты пяти метров — это тебе не баран чихнул. Всякая летящая на темечко мелочь не в счет. Особенно, если стоя в ледяной воде, мысленно перенестись в другое место. Может, к доктору?

Опять она берет бур, он сохранился еще с царских времен и делает шестнадцать оборотов в минуту, но заводится безотказно. Если будет больно, сразу скажите! Пошло-поехало! Водичка журчит, лягушек пока нет, но куда они денутся. Запрокиньте голову! Что, нерв задело? Нет, просто песок в уши набился, и нижнее кольцо вроде бы хлябает. Не закрывайте рот, шлеп, опять комок глины. Сюда нужно поставить коронку. До верха же не доплюнуть?! Сплюньте! Сюда, сюда, наклонитесь влево! Да не под ноги же! А почему нет? Все равно под сапогом вода хлюпает… Ах, да: есть ведь такая пословица: не плюй в новый колодец, пока старый не запломбировали. Тачка поехала. Пока меняют бур — какое блаженство! Сделай, пожалуйста, немного серебра. Да-а, красивые у свояка ресницы. Интересно, а он женат? Нижний сегодня сверлить не будем, мне нужно уйти на полчаса раньше. Понятно, доктор тачку покатит. Дентину с верхом, и опять ведро над головой повисло. Ой, своячок, старичок, нос красный, халат белый, и в глазах рябит. Нашатырного спиртику? Лучше бы пивка. Вот вам направление, сделаете в центральной поликлинике рентген зуба.