Больше смеха.

Но у меня в мыслях было кое-что другое.

— У нас есть доброволец, чтобы занять место миссис Ледбеттер? Трибут, готовый встать на трибута? Ну же, давайте. Нельзя бросать пирог в гостью. Это не вежливо, и, кроме того, она дама, а мы в Дикси не так живём. Но я уверен, у нас есть другая кандидатура…

Мой взгляд переместился на Джексона Ледбеттера — на прекрасного, совершенного, с чистой кожей, безупречно одетого Джексона Ледбеттера.

Он выглядел шокированным.

— Давай, Ледбеттер! — позвал я. — Ты не можешь позволить своей маме так страдать. Будь хорошим сыном!

Раздался хор ободряющих “Да!” и всего в таком роде.

Лицо Джексона покраснело.

— Повышаю до семисот пятидесяти! — выкрикнул мистер Ледбеттер.

— Да!

— Я тоже хочу это сделать, — громко сказал Билл, — но я не буду платить семьсот пятьдесят баксов.

— Пяти долларов хватит, папочка, — с широкой улыбкой ответила Мэри.

Джош и Эли схватили Джексона за руки и повели его к стулу.

Девушки, которые собрались вокруг, теперь хихикали, пока Джексон садился на стул, с нервным и очень застенчивым видом. Маленькая птичка донесла мне, что некоторые из этих девушек в тайне надеялись, что Джексон Ледбеттер не настолько гей, как утверждал.

— Я хочу быть первым, — сказал Билл с толикой хвастовства, хватая пирог со стола Мэри.

— Пять долларов, папочка! — предупреждающе крикнула она.

— Я тебе дам пять долларов! — пригрозил он, поворачиваясь к Джексону Ледбеттеру.

— Билл, пожалуйста, — умолял Джексон.

Билл замер, огляделся вокруг, казалось, в хорошем настроении.

— Как вы все знаете, Джек, вероятно, однажды будет моим зятем, так что я не сделаю ничего, что не сделал бы со своим собственным братом. И как бы мне ни хотелось швырнуть пирог в лицо Вилли — и многие другие вещи, но я не считаю, что должен вам это объяснять — я остановлюсь на его так называемой лучшей половине.

— Задай ему! — крикнула одна из девушек.

— Да! — воскликнул Джош.

— Давайте покажем ему, как мы живём! — выкрикнул Билл.

— Это дорогая рубашка! — пробормотал Джексон, поднимая руки.

— Нельзя поднимать руки! — сказала Мэри. — Не честно!

Билл, благослови его сердце, был мягок, но очень точен, когда остановил пирог прямо перед лицом Джексона, а затем хорошенько толкнул. Он прокрутил пирог, чтобы убедиться, что покрыл всё.

Билл получил немалую долю удовольствия от беспорядка, который устроил, и я должен был признать, мне открылся хороший вид, когда Джексон Ледбеттер сидел с лимонным безе по всему лицу и спереди на рубашке.

— Хуу хуу! — счастливо прокричал Ной.

Мэри вышла вперёд с ведром ледяной воды.

— Это поможет тебе умыться! — крикнула она, не давая ему времени подготовиться, выплёскивая холодную воду в лицо.

Мгновение, пока он сидел в ошеломлении, я думал, что Джексон может на самом деле разозлиться. Очень, очень разозлиться. Но он расплылся в широкой ухмылке и крикнул, — Кто следующий?

— Я! — ответил я. — Но мне нужна помощь. Я выбираю Ноя своим добровольцем.

Ной был доволен как слон, когда Мэри протянула ему пирог и показала, что сейчас его очередь, но сначала он посмотрел на меня для одобрения.

Это он получит за то, что ведёт себя как плохой мальчик, — прожестикулировал я. — Задай ему жару!

Улыбка Ноя обнажала кривые зубы, пока он бросал пирог в Джексона Ледбеттера, который вытер безе с лица и метнул его в Ноя, который со смехом убежал.

К тому времени, как мы закончили с Джексоном Ледбеттером, у меня была не такая уж неприятная перспектива забрать его домой, снять всю его одежду и дать немного своей запасной, раз уж мы совершенно испортили его модный наряд. Думаю, наши пироги попали ему даже в нижнее бельё.

Неплохой способ собрать деньги.

Глава 71

Этот старый дом

Мамин дом выглядел одиноким и заброшенным в свете позднего дня, когда мы остановились по дороге домой после сбора средств. Газон на переднем дворе разворошили грузовики и другие машины, которые приезжали и уезжали. Гигантский дуб, который с гордостью стоял слева от дома больше тридцати лет, был опрокинут торнадо и теперь находился в процессе распила и перевозки. На дворе лежало больше деревьев, а в лесу позади, через который пронёсся торнадо, торчали будто спички более маленькие деревца.

Я ушёл от остальных и побрёл к левой стороне дома. Комната деда находилась в левом углу. Окна в его комнате были выбиты. Концы штор сейчас свисали из одного из проёмов.

Я скучал по деду. Я старался не думать о его смерти, не спешил сталкиваться с осознанием, что дед не вернётся, ушёл туда, куда мы не могли пойти следом. Его смерть была такой быстрой, такой неожиданной, будто жизнь устроила автострельбу и оставила нас задыхаться от случайности и жестокости.

Я прижал свой гипс к груди, глядя на окна дедовой спальни.

Дед перестал ходить на мессы после того случая с отцом Майклом. Я вернулся домой из той поездки в Джексон, чтобы увидеть епископа, и не мог сидеть из-за того, что у меня болела задница — задница, спина, бёдра. Видимо, детский анус не самое приспособленное место для священника и его пениса.

Мама спросила, что со мной не так, почему я не могу нормально сидеть, почему я не делаю ничего, только лежу на кровати в состоянии боли и дурманящего замешательства, и я рассказал ей, что сделал отец Майкл, хотя пообещал ему, что не упомяну об этом ни слова. Мне было двенадцать, я не обладал должным словарным запасом, так что сказал ей, что отец Майкл “занимался со мной любовью”. Так я думал в то время, что мы “занимались любовью”. До меня не доходило, что меня изнасиловали или со мной плохо обращались, или что отец Майкл действовал не из любви, о которой заявлял мне. Он сделал это не однажды, не дважды, а трижды — последний раз длился всего несколько минут, прежде чем мы собрали вещи и покинули номер отеля. Мой бедный маленький анус горел огнём весь путь от Джексона до Нью-Олбани, но я старался не извиваться на сидении, потому что это злило отца Майкла.

Мама мне не поверила. А дед поверил. Маме было слишком стыдно посмотреть на мою задницу и убедиться, что всё в порядке. Деду — нет. Дед заставил меня лежать в горячей ванне около получаса, дал мне аспирин от боли в спине и уложил меня в кровать. Затем он схватил ключи от своего грузовика и уехал на том старом Форде, добрался до конца подъездной дорожки и свернул на дорогу в округ, внезапно исчезнув.

Я не знал, что он сказал добрым душам церкви Святого Франциска в Нью-Олбани тем вечером. Я больше никогда не видел отца Майкла. И дед перестал ходить на мессы.

С дедом я мог говорить о чём угодно. Совершенно обо всём. Болезненные, сбивающие с толку влюблённости в каких-нибудь мальчиков в школе, мастурбация, девичьи сиськи, и почему они меня не интересуют — с дедом не было никаких границ. Надежды, мечты, секреты, которые никогда никому не расскажешь — с дедом слова выходили легко. Когда я перестал верить в Бога. Когда я перестал любить своего папочку. Когда я хотел стать рок-звездой. Когда я не мог понять, почему не нравлюсь милому мальчику в школе. Он всегда находил способ всё наладить. Когда я научился играть на гитаре и начал писать песни, дед подбадривал меня, в то время как другие смеялись. Он прочёл мой первый короткий рассказ и сказал, что мне есть что сказать, что захочет услышать мир.

“Ох, дед”, — подумал я, стоя на месте и глядя на эти выбитые окна.

Что я буду делать без деда? Как могла моя жизнь продолжаться без него? Я так сильно по нему скучал, что это причиняло физическую боль.

Я подошёл к ближайшему окну, наступая или обходя доски, вырванный сайдинг и изоляцию. Под моими ногами хрустело разбитое стекло. Личные вещи деда уже забрали, но его шкаф по-прежнему стоял у дальней стены. Его кровать тоже была там, та, к которой я спешил, когда ночью была гроза, и мне было страшно. Я знал, что всегда могу пойти в ту кровать и быть в безопасности в руках деда, который назовёт меня “сладким”, “милым” и “малышом”, и мне не придётся ничего бояться, даже если это значило слушать храп деда.