Я долгое время смотрел на кровать и тихо плакал.

— Папочка?

Я оглянулся через плечо. Ной пришёл присмотреть за мной, его несовершенное бледное лицо было наполнено беспокойством и чувством собственничества.

Почему ты плачешь? — спросил он.

Я пожал плечами.

Он пробрался через руины, чтобы встать рядом.

Ты скучаешь по деду? — спросил он.

Я кивнул.

У тебя всегда есть я, папочка.

Я знаю.

Можешь плакать, если хочешь. Папа говорит, что плакать для тебя хорошо.

Я попытался улыбнуться в ответ.

Что бы сказал мне дед, если бы знал, что я думаю отказаться от родительских прав на Ноя?

— Это говорят твои дурные мысли, Вилли, — сказал бы он. — Ты Кантрелл, а у Кантреллов есть яйца, не так ли? Ты хочешь, чтобы твой мальчик был чёртовым христианином? Я не виню Нерона. Кто бы не повозился со столькими горящими христианами? Это будто была самая большая уличная вечеринка всех времён! Чёртовы безбожники!

Я знал, что сказал бы дед.

И он был бы прав.

Я не был лучшим отцом в мире. Я не был богат, не был успешен, даже не окончил колледж. Я был слишком свободен на своём пути, слишком разговорчив, слишком полон сомнений, слишком бунтовал. Но, несмотря на всё это, мой сын никогда не страдал от нехватки любви. И, может быть, в конце концов, именно любовь значила больше всего. Большая, дикая, неограниченная любовь, такая бешеная любовь, которой заслуживал каждый ребёнок.

Я знал, что могу дать ему это. Он всегда получит её от меня, и никак не меньше.

Я притянул сына ближе и поцеловал в макушку.

Ты знаешь, как сильно я люблю тебя? — спросил я.

Он улыбнулся.

Твоя любовь большая, как М—и—с—с—и—с—и—п—и?

Больше!

Большая, как океан?

Больше!

Большая, как небо?

Большая, как самая большая вещь в мире.

Что это?

Тупость Д—ж—о—р—д—ж—а Б—у—ш—а.

Кто это?

Не бери в голову. Я люблю тебя очень, очень сильно. Ты мне веришь?

Да. Это значит, что мы можем поехать в М-К?

Может быть…

Пожалуйста?

Ты любишь меня больше, чем картошку фри?

Он притворился, что обдумывает это.

Ты маленький засранец! — воскликнул я.

Он ехидно усмехнулся.

Бабушка хочет, чтобы мы жили с ней в её новом доме. Что ты думаешь? — спросил я.

Но бабушка живёт здесь.

Прямо сейчас она не может жить здесь. Не до тех пор, пока восстановят её дом. Так что она арендует дом. И она хочет, чтобы мы жили с ней.

Правда?

Да.

Я люблю бабушку!

Я знаю, что любишь.

Папа будет жить с нами?

Не сейчас, милый. Может, когда-нибудь…

Почему?

У него проблема. Он пытается её исправить, чтобы мы снова могли быть вместе, но это займёт некоторое время.

Я всё равно могу его видеть?

Конечно, можешь. Он твой папа.

Он не уйдёт?

Нет.

Я люблю папу. Я не хочу, чтобы он уходил.

Никто не уйдёт, милый.

Если мы будем жить с бабушкой, можно мне кролика?

Конечно.

И ты больше не будешь грустить?

Я не грущу, милый.

Грустишь.

Ну, может быть, немного… но у меня есть ты, так что всё нормально. Пока у меня есть ты, всё будет нормально.

Если у тебя будут бо-бо, я тебе помогу.

Я знаю, что поможешь.

Мы посмотрели через окно на шкаф и кровать, которые я хотел забрать и сказал об этом маме.

Папочка?

Да?

Деда был тебе как папа, да?

Да, был.

Ты его любил?

Конечно.

Так же сильно, как я тебя люблю?

Надеюсь, что так, милый. Я любил его всем своим сердцем. Так же, как люблю тебя. Никогда этого не забывай. Ладно?

Ладно.

Я смотрел на него долгим взглядом. Он смотрел в ответ, в его глазах была искренность и бесстрашие.

Мне нужно поговорить с тобой кое о чём, — сказал я. — Ты спрашивал меня, почему ты глухой… ну, ответ в том, что ты глухой из-за того, что я сделал кое-что плохое. Это сделали я и твоя мама… мы сделали кое-что по-настоящему плохое. Мы не знали, что твоя мама была беременна. Мы не знали, что вредим тебе. Но навредили, милый.

Вы мне не навредили.

Навредили. Причина, по которой ты глухой, не в том, что Бог ненавидит тебя, и не в том, что кто-либо тебя ненавидит. Это моя вина. Это вина твоей мамы. Мы делали что-то, что не должны были делать.

Я знаю, папочка.

Если бы мы этого не сделали, ты мог бы быть нормальным мальчиком.

Всё хорошо, папочка.

Нет, не хорошо, милый. И я ненавижу себя за то, что сделал. Я так сожалею об этом, но не могу это исправить.

Ты не должен меня исправлять, папочка, потому что я не сломан.

Его слова поразили меня как молния, и двенадцать лет чувства вины и стыда полились из моих глаз.

У тебя бо-бо? — спросил Ной.

Я кивнул.

Он обвил меня руками, обнял и похлопал по спине.

Так ты прощаешь меня? — спросил я, когда, наконец, отстранился и смущённо вытер глаза.

Уже простил, папочка.

Правда?

Иногда ты делаешь что-то плохое, но не хочешь этого, как в тот раз, когда я разбил папину лампу, когда играл с фрисби. Я не специально это сделал, так что он не злился. Я знаю, что ты не хотел навредить мне, поэтому не злюсь.

Мне жаль, милый.

Я знаю. Но всё нормально.

Правда. Мне очень жаль, что я навредил тебе. И мне жаль, что я плохой отец.

Ты лучший отец, папочка.

Нет, это не так.

Да, так. Ты лучший отец на свете.

Ты не врёшь?

Врать — грех.

И ты любишь меня?

Да.

Ты уверен?

Не будь тупицей!

Глава 72

Пожалуйста, не надо

Я редко чувствовал необходимость обращаться к Богу, но той ночью, сидя на кровати в гостевой спальне Билла и наблюдая за Ноем, пока он спал, я не мог ничего с собой поделать.

— Пожалуйста, не забирай у меня моего мальчика, — прошептал я в темноту.

Я хотел добавить больше, но что ещё можно было сказать? Скажешь ли ты “пожалуйста, не надо” или “пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, я умоляю тебя, я сделаю всё, что ты попросишь, но пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, не надо!” это было одно и то же. Бог сделает то, что собирался, несмотря ни на что.

Да, — казалось, последовал в тишине голос, — но что, если заберу?

Я не знал, был ли это “Бог” или просто моё собственное подсознание, отчаянно желающее, чтобы я услышал вещи, которые слышать не хотел. Я хотел верить, что это был Бог, Иисус, Пресвятое Сердце, Святая Троица, или Будда, или Аллах, или Иегова, или Зевс, или Святая Мария, Матерь Божья. Я хотел верить, что мы можем поговорить с Богом и быть услышанными и получить ответ.

Если бы я знал, что Ноя заберут у меня, что бы я делал с тем временем, которое у нас осталось? Я мог потерять это время, боясь, или мог бы…

Что?

До сих пор нам везло.

“Везло? — сказала бы мама. — Я тебя умоляю! Бог присматривал за вами”.

Может и так, мама.

Это могло закончиться завтра. Могло закончиться в следующем году. Или через пять лет. Или, может быть, Ной будет продолжать держаться, будет молодцом. Незнание убивало меня.

Что было бы, если бы я просто отпустил это?

— Не беспокойся о следующем дне, — говорил Иисус.

Что могли сделать все эти переживания? Могли ли они добавить одну минуту к жизни Ноя? Могли ли задержать неизбежное?

Конечно нет.

Я разделся, забрался в кровать к Ною, просунул руку под его голову и притянул его ближе.

Не было способа узнать будущее. Но, как говорил дед, ничего не кончено, пока эта жирная сучка-итальянка разрывает твои барабанные перепонки своим проклятым безбожным визжанием.

— Я люблю тебя, милый, — прошептал я в темноту. Я поцеловал его в висок, втянул носом запах его волос, смотрел на него долгое время, стараясь запомнить все его черты.

Казалось, груз соскальзывает с моих плеч, пока я наблюдал, как его грудь вздымается и опускается, чувствовал его тепло, смешивающееся с моим, чувствовал, как пульсирует и вибрирует его жизнь, циркулируя по телу, заполняя комнату, заполняя меня, заполняя мою жизнь самым сильным счастьем, которое я когда-либо знал.