Когда заказ прибыл, Бонд принялся есть с нескрываемым удовольствием.

— Как вы покинули Итон, и как на это отреагировала тётя Чармиан? — спросил я.

— Она держалась молодцом, хотя я и знаю, что её это расстроило. Она почему-то вбила себе в голову, что я был заражён тем, что она называла «проклятием Бондов», и всю жизнь пыталась предостеречь меня от этого. Определив меня в Итон, она подумала, что я наконец-то стану джентльменом.

— И она не рассердилась, увидев, что вы не оправдали её ожиданий?

— Это может показаться удивительным, но нет. Она никогда не винила меня. Только себя. Из-за всего этого я чувствовал себя ужасно. Родственники моей матери говорили, что мне нужно ехать в Швейцарию и жить вместе с ними. Родственники из Гленко были против. В конце концов, как компромиссное решение, меня определили в школу в Феттесе — в ту, где учился мой отец. Она показалась мне лучше, чем Итонская, но в шестнадцать я устал и от неё. Я решил идти дальше. В женевский университет.

Желание учиться в Женеве пришло к Бонду через Делакруа. Отец его матери был готов оплатить обучение внука, предоставив ему жильё рядом с университетом. Бонда это заинтриговало. Он уже давно мечтал о некоторой независимости, в том числе и о независимости от школьного общежития.

Женева ему понравилась. Несмотря на то, что этот аккуратный степенный город едва вязался с человеком его характера, он чувствовал себя в нём как дома. Возможно, это было связано с тем, что здесь он впервые стал по-настоящему свободным, а возможно и с тем, что наполовину был швейцарцем. Кроме того, ему было интересно узнать, что же скрывается позади всего этого швейцарского фасада, какие тайны хранятся в крепостях именитых семейств на Рю де Гранж*

//улица в центре Женевы//

и какие секреты прячутся за бронзовыми решётками швейцарских банковских корпораций.

Одним словом, Бонд был очарован Швейцарией. У него было две комнаты в доме почтенной швейцарской леди на набережной Гюстав Адор. В теории женщина должна была присматривать за ним, однако на практике Бонд, используя всё своё очарование, совсем отбился от её рук.

Он ходил на занятия — так, чтобы удовлетворить минимальным требованиям университета. Особое внимание он уделял лекциям по психологии и юриспруденции, много читал. Оставалось у него время и на развлечения, в том числе и на общение с девушками. Также в Женеве он влюбился в зимние виды спорта.

Как и с гольфом, Джеймс Бонд не обладал каким-либо изящным лыжным стилем. Однако он был старательным, упорным и любил риск. Под Шамони есть известная лыжная трасса, называющаяся Эгюий-дю-Миди — настоящее испытание для профессионалов. Один из молодых инструкторов университетского лыжного клуба постоянно говорил о ней. Это был неприятный самодовольный тип, постоянно хорохорившийся перед новичками, в том числе и перед новичком-Бондом. Бонду это не нравилось. После одного из занятий, на котором инструктор (как обычно, с бахвальством) сказал, что было бы интересно посмотреть, сколько Бонд продержится на Эгюий-дю-Миди, Бонд решил, что с него достаточно. «Продержусь столько, сколько нужно», — ответил он. «Это шутка?» — спросил инструктор. «Я никогда не шучу», — ответил Бонд. Рано утром оба уже были в Шамони. К тому моменту как подъёмник достиг вершины, инструктор попросил у Бонда свои извинения. «Ещё не поздно остановиться, — сказал он.

— В противном случае вы можете погибнуть». Бонд не отреагировал. Только спросил его, пойдёт ли тот первым или вторым. Инструктор сказал, что лучше вторым. Тогда Бонд проверил свои лыжи и ответил: «Как вам будет угодно».

Трасса Эгюий захватывает с самого начала. Первым её этапом служит крутой спуск длиною больше мили, проходящий в узком горном ущелье. Затем следует отрезок между скалами и соснами, переходящий в долину. Опасность трассы — в скорости, которая быстро достигает шестидесяти миль в час; удержать контроль над спуском на такой скорости — верх мастерства.

Бонд надел на глаза очки и, не оглядываясь, совершил толчок вперёд. Он до сих пор не может понять, как ему удалось выжить на той трассе. Возможно, помог инстинкт горца, доставшийся ему от предков, а возможно и его сила и удача новичка. После первой мили ему показалось, что он перестал себя контролировать. У него осталось только одно желание — выжить. Близость возможной смерти предельно обострила его реакцию. Ум стал ясным. Впервые в жизни он почувствовал удовольствие от наркотика, пристрастие к которому останется у него на всю жизнь — опасности. Дальше последовало лишь приятное возбуждение, которое он никогда не забудет. Окончив спуск, он не стал ждать своего инструктора, никогда больше с ним не разговаривал и так и не вернулся в группу новичков.

Эта бравада стала переломным этапом в жизни Бонда. С этого момента его жизнь превратилась в постоянную погоню за опасностью. И как раз в это время он встретил русского студента Григорьева — пьющего, вспыльчивого и чернобородого. Своеобразного анархиста, постоянно выступающего против общества, морали и так называемой цивилизации. В глубине ду

ши

соглашаясь с его тезисами, Бонд иногда составлял ему компанию, употребляя с ним алкоголь до поздней ночи. Во время одной из таких пьянок Григорьев предложил ему сыграть в русскую рулетку. Вставив пулю в ржавый «Смит-энд-Вессон» тридцать второго калибра, он приложил дуло ко лбу и нажал на спусковой крючок. Бонд спросил его, зачем он это сделал. «Мне нравятся острые ощущения», — ответил тот. Это стало девизом Бонда на несколько месяцев вперёд. Однако он слишком сильно любил жизнь, чтобы следовать примеру Григорьева. «Попробуй», — сказал тот, и Бонд лишь покачал головой. По его мнению, острые ощущения в горнолыжном спорте были предпочтительнее. После того головокружительного спуска с Эгюий-дю-Миди он приобрёл репутацию самого отчаянного университетского лыжника. Когда Флеминг писал роман «На Секретной службе Её величества», то был удивлён, узнав, что Бонд к тому времени прокатился и по швейцарской бобслейной трассе «Креста Ран». Прошёл Бонд и через более сложные горные условия. Психиатр предположил, что все эти риски могут быть связаны со склонностью Бонда к самоубийству, на что сам Бонд категорически возражал. Флеминг был согласен с возражением Бонда и в «Докторе Ноу» указал, что Бонд «безоговорочно верил в то, что выиграет поединок».

Но были некоторые моменты, связанные с горами, о которых Флеминг не упомянул. В частности, в романе «Из России с любовью» он пишет, что пролетая над Альпами, Бонд «посмотрел вниз и вспомнил как он, будучи подростком, стоит у вершины горы с верёвкой, обвязанной вокруг пояса». О мотивах этого восхождения Флеминг ничего не говорит. А ведь Бонд повторял маршрут, который в своё время проделал его отец, следовавший за своей женой. Джеймс скорбел по своим родителям и проделал то восхождение в надежде успокоить их призраков, которые, по его мнению, всё ещё блуждали в тех горах.

По мере пребывания в Женеве аппетит к жизни у Бонда всё нарастал. Он словно ждал чего-то необычного, что вот-вот должно было произойти. И вот это что-то случилось.

В начале апреля, когда приближался праздник пасхи, Джеймс Бонд готовился к тому, чтобы погостить по такому поводу у тёти Чармиан в Лондоне, хотя в реальности он не хотел ехать туда. Мысли об Англии угнетали его — серая погода, ужасная еда и скучные, неприветливые люди. Тётя Чармиан, конечно, будет рада встрече с ним, однако за её улыбкой, как обычно, будет скрываться беспокойство. Кроме того, там будет и его брат Г енри, а Бонд не горел желанием его увидеть. Другое дело — Женева. Здесь Бонд наслаждался компанией «присматривающей за ним» фрау Нисберг, её кулинарией, а также т

иши

ной своей комнаты с видом на озеро. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он решил задержаться в Женеве ещё на несколько дней. Как-то утром сквозь сон он услышал донесшийся с улицы шум автомобильного гудка. Поскольку накануне он отошёл ко сну позже обычного, то решил его проигнорировать. Однако шум повторился. Тогда Бонд встал с кровати и выглянул в окно. Возле его дома стояла «Испано-Сюиза», а большой палец, настойчиво сжимавший сигнальный рожок, принадлежал его другу Грабителю. Весь сон Бонда тут же прошёл — как и мысли о пасхе в Англии. Через полчаса — вымытый, выбритый и позавтракавший — он уже сидел в машине рядом со своим другом. Они направились в Париж.