И вот теперь неожиданное появление Янковского. Что ж, это кстати. Будет кому позаботиться о сохранности имущества, оставленного на базе, и вести систематические наблюдения, которые неуклонно проводились с первых дней приезда экспедиции.

Янковский напряженно ждал. Давно ли он, студент Ленинградского лесного института, прочитал в газетах о том, что в район падения Тунгусского метеорита направляется экспедиция, которую возглавляет Кулик. Страстное стремление поехать туда охватило его. Эта мысль сразу, целиком завладела им, вытеснила все остальное. Ехать с Куликом, ехать во что бы то ни стало — все было подчинено этой мысли. Он похудел, осунулся, ходил сам не свой, стремился повидаться с Куликом и мучительно боялся этой встречи: а вдруг откажет? И вот в конце концов, поборов неуверенность, он звонит в квартиру Кулика.

Его встречает сам Леонид Алексеевич. Сухой, высокий, с точеным аскетическим лицом, он безразлично-вежливым тоном спрашивает Янковского о цели его визита. Узнав, в чем дело, приглашает в свой кабинет. Янковский, волнуясь, закуривает, и тут Кулик, сам в недалеком прошлом заядлый курильщик, сухо замечает ему, что он в экспедицию курящих не берет. Янковский кладет папиросу и заявляет, что с этого момента он не курит.

Этот поступок, внезапный порыв тронул Кулика. Он подробно расспрашивает Янковского, говорит ему о трудностях, которые ждут исследователей в глухой тайге, о ничтожном размере вознаграждения, о железной дисциплине, которая будет в экспедиции, о лишениях и тяжелой работе.

Янковский согласен на все. Трудности его не пугают. В конце концов Кулик решает зачислить его в состав экспедиции.

Долгий, тяжелый путь, тяжкая, изнурительная работа, плохое питание — все это не могло сломить упорства Янковского. Непревзойденный стрелок и неутомимый охотник, он становится единственным, кому Кулик разрешает уходить далеко от базы на охоту и рыбную ловлю. Все остальные должны находиться около заимки. За ослушание — немедленное увольнение. Янковский хорошо сработался с Куликом, и отношения у них стали почти дружескими. И вдруг неожиданная болезнь, из-за которой ему пришлось уехать и лечь на операционный стол. Теперь он опять здесь и волнуется, как школьник перед экзаменом.

Кулик долгим, испытующим взором оглядывает его и после нескольких минут раздумья произносит: «Ну что ж, оставайся. Скоро мне придется уехать, останешься здесь наблюдать за порядком. Только зачем, — запальчиво восклицает он, — ты привел с собой нахлебника?» Рядом с Янковским стоял поджарый щенок — чистокровная эвенкийская лайка. Щенка подарила ему знакомая шаманка в Ванаваре.

Нервы у Янковского были напряжены до предела. Он не выдержал: «Вот что, Леонид Алексеевич, ты моего щенка не трогай! Мне полагается паек, а уж буду я его есть один или делить с кем-либо, это мое личное дело!» Кулик промолчал.

Янковский остался на заимке. Прошло некоторое время. Кулик собрался уезжать, Из Кежмы прибыл нарочный, сообщивший, что его ждут в связи с намечающейся аэросъемкой.

— Завтра я уезжаю, — сказал он Янковскому. — В отлучке пробуду примерно с неделю. Вот тебе недельная норма продуктов. Склад я опечатываю и категорически запрещаю подходить к нему. Продолжай заниматься метеорологическими наблюдениями, собирай гербарий, ну и займись на досуге ловлей змей. Здесь есть очень интересные разновидности, которые следовало бы привезти в Ленинград. Прощай.

Возмущение охватило Янковского. Он почувствовал себя глубоко оскорбленным. Он умрет с голоду, но не прикоснется к этому проклятому складу. В душе росла горькая обида на Кулика, который временами был таким душевным, внимательным и чутким, а потом вдруг внезапно превращался в сухого, черствого, бессердечного эгоиста.

Кулик уехал. Янковский остался один. Однообразно проходили дни. Стояла ясная, теплая погода. Тайга расцветилась яркими красками самых разнообразных оттенков.

Работы было немного, и большую часть времени Янковский уделял охоте. Прошла неделя, другая. О Кулике не было ни слуху ни духу. Продукты вышли. Янковский начал голодать. Порох у него был, но дробь скоро кончилась, и ему пришлось напрячь всю свою сообразительность, чтобы найти какой-то выход из положения. Он промывал в миске речной песок, собирал магнетитовый шлих, смешивал его с глиной и делал из этой смеси шарики, затем обжигал их на огне и такой своеобразной «дробью» заряжал патроны. Охотился он на рябчиков и уток. В большинстве случаев выстрелы были неудачными, но иногда ему удавалось перешибить птице крыло, и он ловил ее с помощью Чумчикана — так звали пса. Утки становились все более пугливыми и осторожными. Приходилось все дальше и дальше уходить в поисках добычи.

Однажды, отправившись на охоту, он далеко ушел в сторону от заимки и где-то в тайге, неподалеку от Чургима, наткнулся на странную глыбу, лежавшую отдельно среди редкого молодого леса. Глыба имела своеобразную ячеистую поверхность, покрытую буроватой пленкой. По виду она так напоминала крупный кусок метеоритного железа, что Янковский не сомневался: перед ним обломок знаменитого Тунгусского метеорита!

С радостно бьющимся сердцем подошел он к глыбе. Внимательно осмотрел ее. Вытащил нож и компас. Во многих местах опробовал глыбу ножом. Проверил компасом. Камень и камень, без всяких признаков железа. Янковский был разочарован. Считалось, что Тунгусский метеорит мог быть только железным, здесь же железом и не пахнет.

Прежде чем покинуть это место, Янковский еще раз оглядел камень. Эта большая глыба, длиной около двух метров, шириной более метра и высотой 80–90 сантиметров, была все-таки так похожа на метеорит, что Янковский решил сфотографировать ее. В то же время в порыве разочарования он сделал крупную ошибку — не проложил таежного хода с затесями до тропы, которая проходила где-то в стороне.

Кулик вернулся только через месяц. За это время Янковский едва не умер с голоду и от укуса гадюки. Будучи очень исполнительным, он, как приказал ему Кулик, ловил гадюк и помещал их в проволочный террариум.

В районе было две разновидности гадюк — черные и коричневые. Первые обитали в низинных местах, вторые преимущественно среди камней на водоразделах. Во время одного из маршрутов Янковский встретил прекрасный экземпляр бурой гадюки, но у него не оказалось с собой специального мешка, в который он обычно клал пойманных змей. Прищемив гадюке голову рогулькой, Янковский положил змею в рюкзак и плотно завязал его.

Пройдя некоторое время, он вдруг почувствовал, что у него вокруг шеи «холодит». Поняв, что змея сумела выбраться из рюкзака, он остановился как вкопанный. Спускаясь вниз, гадюка обвилась хвостом вокруг его шеи и стала мерно раскачиваться на уровне груди, поводя головой то вправо, то влево.

Стоя неподвижно, Янковский увидел, что подбежавший Чумчикан пристально смотрит на змею и делает крадущиеся движения с явным намерением броситься на гадюку. Боясь, что змея укусит Чумчикана, Янковский попытался схватить ее около шеи, но сделал это неудачно, и гадюка укусила его за палец. Почти одновременно Чумчикан в резком броске схватил змею и тут же растерзал ее на части.

На пальце, в месте укуса, выступили две капельки крови. Янковский сделал разрез вдоль укуса, высосал кровь, насыпал на ранку щепотку пороха и попытался поджечь его. Однако порох, смешавшийся с вытекающей из ранки кровью, упорно не хотел воспламеняться. Наконец ему удалось прижечь ранку, но только с поверхности.

До заимки было километра четыре. Пока Янковский дошел до нее, рука вспухла и покраснела. Боль распространилась до самых подмышек. На заимке был запас спирта для консервирования мелких животных. В «вахтенном» журнале Янковский записал, что его укусила гадюка, выпил полтора стакана спирта и уснул. Проснулся он через полсуток. Опухоль опала, боль исчезла, и скоро все вошло в норму.

Когда Кулик вернулся, Янковский показал ему фотоснимок найденной глыбы. Взглянув на снимок, Кулик разволновался, стал расспрашивать, где, когда, при каких обстоятельствах нашел Янковский эту глыбу, и порывался немедленно пойти осмотреть ее. Однако, узнав, что глыба не железная, а каменная, он сразу потерял к ней интерес. Позже Янковский не раз напоминал ему о глыбе, просил осмотреть ее, но Кулик так и не собрался сделать это.