Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Они сидели на оленьих шкурах, скрестив ноги, около костра, разложенного посередине чума, и лениво прихлебывали горячий чай. Чем-то далеким, древним веяло от этой своеобразной обстановки. Глухомань. Безлюдье. Первобытный лес. Берег пустынной реки. Изъеденный временем чум, весь в мелких дырочках, и молчаливо сидящие смуглые люди — аборигены этого дикого края.

При виде меня оба приветливо засуетились, предлагая присоединиться к чаепитию. Андрей рассказал мне подробности о смерти Ивана Джонкоуля, который мальчиком был непосредственным свидетелем Тунгусской катастрофы. Год тому назад он трагически погиб.

В Ванаваре жил тихий, скромный эвенк Шалекин. Его знакомый Широкоглазов частенько издевался над ним, говоря, что тот плохой охотник и мало добывает пушнины. Однажды он бросил ему в лицо слова: «Ты стреляешь не как эвенк, а как люче!» Эвенки очень обидчивый народ. Такого оскорбления Шалекин не мог стерпеть. Он схватил малопульку и в упор застрелил Широкоглазова, а затем выбежавшую из чума его жену. Шалекина арестовали и до отправки в Кежму посадили, а караульным поставили Ивана Джонкоуля. Ночью Шалекин попросил Джонкоуля отпустить его домой напиться чаю, пообещав, что вернется. Доверчивый Джонкоуль отпустил Шалекина. Тот, напившись чаю, застрелил Джонкоуля, а сам с женой на оленях уехал в тайгу. Найти охотника-эвенка в тайге дело безнадежное. Прошел год, а о Шалекине нет ни слуху ни духу.

Глуховатый Афанасий внимательно слушал рассказ Андрея, время от времени утвердительно покачивая головой. «Однако это Шалекин был на заимке, мало-мало копался там», — добавил он.

Я пытался расспросить, что им известно о событиях 30 июня 1908 года, но узнать что-либо новое ни от Андрея, ни от Афанасия мне не удалось.

На устье Укагиткона мы решили сделать дневку и поэтому свою палатку поставили в густом лесу, чтобы утреннее солнце не помешало нам вдосталь выспаться после трудного маршрута. Ночью нас разбудила начавшаяся гроза. Тайга гудела, выла, стонала. Потоками лил дождь. Беспрерывно сверкали молнии, ракетными вспышками освещая грохочущее небо. Внезапно раздался оглушительный удар, и где-то неподалеку, треща ветвями, с надрывным скрипом гулко рухнуло на землю большое дерево.

Утро наступило солнечное, ясное, без единого облачка. После грозы в воздухе была разлита влажная прохлада. Вокруг все дышало миром и тишиной. За стенками палатки весело пересвистывались какие-то птахи. Издалека доносилось звонкое «ку-ку». Каждому из нас, если верить кукушке, оставалось прожить еще по сорок два года — срок вполне достаточный. Можно было не торопясь идти пить чай.

Андрей и Афанасий привели оленей и стали готовиться в обратный путь. Я написал Флоренскому письмо, сообщил о результатах наших наблюдений, приложил схему вывала и вместе с пробами передал Андрею.

Мы попрощались с нашими симпатичными каюрами, и они уехали. Затих звон бубенчиков. Мы с Янковским опять остались вдвоем в огромной, необъятной тайге…

Еленина шивера

Наступило утро. Тяжеленько было нам, нагруженным до отказа, подниматься по покрытому лесом склону и брести среди валежника, зарослей и горелого леса. Вскоре после Укагиткона следы лесного повала исчезли, и мы шли нетронутой тайгой. Временами попадались участки, поросшие прекрасным строевым лесом, но большей частью путь шел по угрюмой, заболоченной тайге, с частыми следами сравнительно недавних больших пожаров. Это самое отвратительное, что только можно себе представить. Вокруг мачтами стоит обгорелый сухостой, а промежутки завалены беспорядочным нагромождением поваленных и полуповаленных, сцепившихся друг с другом молодых и старых черных, обугленных деревьев. Еле-еле бредешь-карабкаешься по этим дьявольским завалам, которые кажутся бесконечными.

На другой день к вечеру мы подошли к Хушме около устья ее левого притока — ручья Девянкита. Янковский захотел подняться немного вверх по Хушме, чтобы осмотреть шиверу недалеко от ручья Коре. Эту шиверу, названную им в честь его жены Елениной, он обнаружил еще в 1930 году, одновременно с Хрустальной шиверой, но тогда не успел как следует осмотреть ее. На дне шиверы и на береговых отмелях около нее он встретил множество обломков прозрачного благородного кальцита.

Отклонившись от намеченного пути, мы пошли вверх по берегу Хушмы. Вскоре на отмелях среди темно-серой гальки осадочных пород стали попадаться окатанные и полуокатанные обломки кальцита. Количество их постепенно увеличивалось.

Янковский, волнуясь, пристально всматривался в показавшееся впереди большое береговое обнажение-обрыв.

— Не там ли твоя шивера? — спросил я.

— Никак не могу распознать, — отвечал он. — Вроде как она, а все же чем-то непохожа.

Мы подошли к обрыву. Его крутые склоны были сложены почти горизонтальными пластами темно-серых туфопесчаников. У подножия обрыва в изобилии валялись покрытые невзрачной серой коркой куски кальцита. При ударе они распадались на сростки кристаллов разной степени прозрачности. Обломки таких кристаллов были рассеяны среди гальки.

Мы внимательно осмотрели обнажение. Туфопесчаники пересекались узкой, крутой трещиной, заполненной желтоватой глинистой массой, среди которой кое-где виднелись включения кальцита. В верхней части трещины мы обнаружили небольшое гнездо-занорыш, переполненное такими кусками. Большинство их при ударе распадалось на крупные сростки прозрачных кристаллов.

Янковский без устали выколачивал из трещины все новые и новые куски кальцита. Возникла опасность, что найденное месторождение будет вскоре полностью выработано. С большим трудом удалось оторвать его от этого увлекательного занятия. Осмотр обнажения показал, что на серьезное месторождение здесь рассчитывать не приходится, но все же стоит расчистить трещину и занорыш. Этим должен будет заняться начальник Чамбинской геологоразведочной партии.

Наступил вечер. Мы поужинали и легли спать. Ночью я проснулся и вышел из палатки. На безоблачном небе сияла огромная полная луна. Холодная тишина царила вокруг. Я спустился на галечную отмель и восхищенно замер, пораженный открывшимся зрелищем. Среди гальки там и здесь холодными фосфоресцирующими огоньками светились кусочки кальцита. Я поднял один из них. Озаренный ярким светом луны, он призрачно блестел, излучая голубоватое, мерцающее сияние.

Мне вспомнились слова Кати о камешках, которые «светились ночью как огоньки». Так вот, оказывается, о каких «огоньках» говорила она, вспоминая годы своего детства.

Когда мы проснулись, было около восьми часов утра. В воздухе была разлита какая-то знойная истома. Окрестности утопали в густой синеватой мгле, сквозь которую тускло просвечивало солнце. Где-то горела тайга.

Мы свернули палатку, собрали вещи и присели на берегу реки, окидывая мысленным взором события последних дней. Маршрут был закончен. Теперь наш путь лежал к разведочному участку на Чамбе и далее на Ванавару.

Взвалив на плечи рюкзаки, мы углубились в лесные заросли. Двенадцатикилометровый отрезок пути до Чамбы оказался очень тяжелым. Густые, почти непролазные заросли молодого леса, топкие моховые болота, поросшие хаяктой, и обилие свежих гарей сильно затрудняли продвижение. День был томительно знойный, в воздухе жужжали бесчисленные полчища разъяренных и жаждущих крови оводов и песьих мух, не обращавших никакого внимания на диметилфталат. Усталые, измученные, мокрые от пота, мы томительно медленно плелись вперед.

Вот, наконец, и Чамба. Я отыскал брод, который шел вперекос реки метров на полтораста. Глубина его местами была по грудь.

Переправляться пришлось дважды. В первый заход мы перенесли рюкзаки, во второй — одежду и обувь. Одеваясь, Янковский обнаружил, что исчезла его куртка. Я отправился к месту, откуда мы переправлялись. Там ее тоже не было. Бросив случайно взгляд в сторону реки, я увидел медленно плывущий кончик серого хобота. «Хобот» оказался рукавом злополучной куртки, очевидно, выскользнувшей из рук во время переправы. Потеря куртки, помимо гибели документов и денег, грозила оставить Янковского в одной рубашке, легко прокусываемой кровососами.

17
{"b":"580686","o":1}