Зимой кэглючин обосновывается под припаем в каком-нибудь одном месте и живет там до самой весны или до тех пор, пока не уничтожит в окрестностях всех нерп и лахтаков.

Вот что рассказал мне один старый охотник:

«Давно это было, тогда чукчи еще охотились с копьями и гарпунами. Много тогда было смелых, сильных и ловких охотников.

Однажды надолго задул холодный северный ветер — кэральгын. Море забило льдом так, что нигде не было видно воды, не было трещин.

Долго не утихал ветер, мела холодная поземка. А если ветер и утихал, то, ненадолго, и море не успевало открыться.

Запасы жира и мяса в ярангах кончились. Люди стали голодать и замерзать. В каждой яранге раздавались звуки бубна и призывы к духам, но ни один добрый дух не откликался на наши просьбы. Мы ели старые нерпичьи и лахтачьи ремни, снимали с яранг почерневшие и высохшие от времени сухие моржовые шкуры — репальгын. Все, что можно было разжевать, мы отваривали в воде и съедали.

Многие охотники, несмотря на пургу, искали по нескольку дней в море зверя, но все как вымерло. Даже умки — белые медведи, которые в пургу любят бродить около берега, куда-то исчезли. Оставалось одно — ждать, когда утихнет пурга, сменится ветер, а вместе с ним и морское течение, образуются трещины и разводья, появятся нерпы, лахтаки.

Однажды рано утром я вышел в море и решил не возвращаться без добычи. Три дня бродил среди торосов, ходил по снежным полям, по молодому тонкому льду, но ничего не убил. Ослабев от голода, я медленно брел к берегу, но вдруг оступился. Снег подо, мной провалился в пустоту, но я кое-как удержался.

Оправившись, заглянул в отверстие и увидел отдушину кэглючина. По краям отдушины лежали груды убитых нерп и лахтаков.

Так вот кто виновник наших бедствий. Это он разогнал всех нерп и лахтаков.

Усталость пропала, откуда-то взялась сила, и я побежал. Не помню даже, как добежал до стойбища.

Вернулся с другими охотниками.

В молодости я был сильным, ловким и считался знающим охотником. Вдвоем с товарищем мы спустились в логово моржа. Стало, даже немного жутковато, но мысль о голодных детях, женщинах толкала на любой безрассудный поступок.

Отдушина была свежая, еще не успела покрыться ледком. Видимо, морж недавно был здесь и отправился на очерёдной промысел. Я держал наготове копье, а мой товарищ — гарпун. Надо было одновременно метнуть копье и гарпун: копьем заколоть, а гарпуном загарпунить, чтобы морж не ушел и не утонул.

Остальные охотники притаились наверху, готовые помочь в любую минуту.

Долго пришлось ждать моржа у отдушины. Наконец, вода в лунке заколыхалась, вышла за края. Показался морж. Он стал взбираться на лед, широко расставив ласты, держа зажатую клыками нерпу.

Я с силой всадил под левый ласт копье, мой товарищ взмахнул гарпуном. Морж, бросив добычу, стал метаться из стороны в сторону. Хотел уйти вглубь, но сильные руки охотников крепко держали ремень гарпуна.

Это длилось недолго. Удар был точным. Обессилев, морж остался лежать на краю отдушины. Это был огромный кэглючин с обломанным клыком.

Туши моржа, нерп и лахтаков мы унесли домой. Получили еду и топливо.

Пурга продолжалась еще очень долго, но в лунках стала появляться нерпа…»

Лед медленно несло на север. Перед глазами вдоль кромки припая простиралась широкая полоса воды. В торосах слева и справа виднелись маленькие черные точки — охотники.

Я с самого утра сидел у кромки, но не стрелял. Не стреляли и другие охотники. Нерпы не было, хотя по всем признакам — широкая полоса воды, течение с юга — охота должна быть хорошей. Темнело. Пора возвращаться. Вдруг по ту сторону полыньи, среди мелкобитого льда, вынырнул морж. Движении его были необычны. Он то подымал, то опускал спину, иногда чуть-чуть высовывал голову.

До моржа было далековато, но, не удержавшись от соблазна, я прицелился и спустил курок. Над морем прокатилось эхо. Морж вздрогнул. Пуля, видимо, попала в цель. Передернув затвор, я выстрелил второй раз. Зверь скрылся в воде, но тут же показался снова.

Я успел всадить в него еще две пули.

Морж, вскинувшись над водой, камнем пошел на дно. Я встал. По воде расходились круги, колыхались льдинки, из воды выскакивали пузырьки.

— Амын нымэлкин! Очень хорошо! — услышал я сзади.

Ко мне подходил старый охотник Кагье.

— Ты убил кэглючина. Ничего, что он утонул. Вот посмотришь, дня через два будет хорошая охота. А если не будет сильного течения, морж всплывет на этом же месте.

Горностай — сухопутный зверек, ловкий, и хитрый. Маленький беленький, с желтоватым брюшком. Глаза, нос и кончик хвоста черные. Он тоже имеет отношение к Чукотскому морю.

…Скалы почти отвесно обрываются к морю. Море уже чисто ото льда, и лишь у самых скал держится припай. На маленьких, еле заметных уступчиках стаял снег, и их заселили пернатые, недавно прилетевшие с юга. Внизу расположились неуклюжие жирные кайры, чуть повыше — долговязые, черные как смоль бакланы. Между кайрами и бакланами суетливо копошатся чистики, а на вершине скалы сидят солидные белые чайки.

Солнце светит круглые сутки. Над скалами стоит неумолкаемый птичий крик.

Я уже давно наблюдаю за группой бакланов, расположившихся на самых дальних уступах скалы. Они чем-то обеспокоены, дудят и предостерегающе повизгивают, вытягивая длинные шеи с тонкими крючковатыми острыми клювами. Вдруг один из бакланов сорвался вниз и, неестественно тяжело взмахивая крыльями, полетел к морю. Я успел заметить на его спине белую полоску, тянувшуюся от шеи к хвосту. Баклан старался подняться выше, усиленно махал крыльями, широко растопыривал хвост, но какая-то тяжесть давила сверху и заставляла его опускаться все ниже и ниже. Вот он уже летит над самыми макушками торосов, делает резкие движения в разные стороны, будто пытается что-то сбросить с себя. Еще немного и баклан будет над спасительной водой. Но совсем неожиданно он падает на лед у самой кромки.

Я подбежал к нему. Баклан был мертв, на его шее сквозь перья выступили алые капельки крови. Белой полоски, которую я успел заметить в воздухе, на баклане не оказалось. «Вот так загадка», — подумал я.

В поселке я рассказал охотникам о случившемся.

— Да это горностай задушил баклана, прокусив ему шею, — ответил мне Тынереттегин. — Белая полоска, которую ты видел, и была горностаем. А когда ты стал подходить, горностай испугался и скрылся в торосах. Горностай хитрый, выбирает добычу покрупнее. Кайра или чистик его в воздухе не удержат, упадут, а с ними разобьется и горностай. Вот он и запрыгивает на баклана. Да и шею надкусывает ему только тогда, когда тот уже летит низко над самым льдом. Совсем как летчик самолетом управляет бакланом.

Несколько вельботов недалеко от берега гнали небольшого кита.

Изредка то с одного, то с другого вельбота раздавались винтовочные залпы. Над китом всплескивались белые фонтаны брызг. Вельботы, белые, как весенние чайки, вытянулись в кильватер друг другу, прижимая кита к берегу. К стрельбе из ПТР, новому мощному оружию, не прибегали, чтобы не утопить еще не загарпуненного кита. Стреляя из винтовок, охотники выматывали силы животного.

Кит быстро слабел. Движения его становились медлительнее. Вельботы уже свободно догоняли животное.

Кита убить проще, чем загарпунить. Обычно бригадой, убившей кита, считается та, которая первая загарпунила его.

Бригада Сейгутегина, улучив момент, вырвалась из кильватера и пошла на сближение с китом.

Кит всплывал. Сейгутегин стоял на носу вельбота с занесенным над головой гарпуном, к которому была привязана связка пых-пыхов — воздушных нерпичьих мешков.

В прозрачной воде кит был хороню виден. Хвост его легко ходил в разные стороны, на поверхности расходились широкие круги волн. Вельбот и кит шли на одной скорости. Неожиданно кит сделал резкое движение хвостом и сменил направление. Громадное животное оказалось под килем. Сейгутегин резко приказал мотористу сбавить ход и, отбросив гарпун, засучил рукав кухлянки и свесился за борт вельбота, все время громко повторяя: