— Гвардия уже получила пайки, сир.

— Хорошо. А другие?

— Еще нет, сир.

— Почему, черт возьми?

— Склады недостаточно обеспечены.

— Лгун!

— Сожалею, сир, но это так.

— Как же так, Дарю! Мы держим здесь двухнедельные запасы продовольствия на сто тысяч человек.

— У нас нет и половины, сир, и кончилось мясо.

— Сколько человек состоит на довольствии?

— Меньше ста тысяч, намного меньше…

— Гвардейцев?

— Годных к службе — пять тысяч.

— Кавалеристов?

— Верховых — тысяча восемьсот.

— В полках?

— Около тридцати тысяч.

Император с дрожащими от гнева губами принялся кружить по кабинету; остановился, сунул в нос щепотку нюхательного табаку, швырнул табакерку на пол и закричал:

— Привести сюда того негодяя, который отвечает за поставки продовольствия!

Наполеон остался наедине с главным комиссаром смоленских складов. Секретари, прислуга, дежурные гренадеры еще долго слышали крики и угрозы его величества, а также рыдания провинившегося.

В развалюхе неподалеку от Смоленска не осталось дров, чтобы поддерживать необходимый для выживания огонь. Надо было идти дальше, искать еду и более подходящий кров. Пока доктор Фурнеро, Орнелла и остальные члены шайки собирали пожитки, один из них, отодвинув заборный щит, вышел из хибары, чтобы оглядеться вокруг, но быстро вернулся и, схватив Фурнеро за край огромной медвежьей шубы, закричал: «Mira! Mira! Las puertas!»[9]

Доктор натянул перчатки. Толпы людей со всех сторон стекались к распахнутым городским воротам. Не будь глубокого снега, в котором они увязали на каждом шагу, люди Фурнеро вряд ли смогли бы найти в себе силы, чтобы броситься вперед и опередить толпу. Колючий морозный воздух пробирал до костей. Зажатые со всех сторон, они с отрешенным видом машинально шагали по снегу, полагаясь, как охотники, на свое чутье. Император с гвардией недавно отбыл в направлении Минска, штаб тоже готовился к отъезду, а слуги распродавали бордо из императорского погреба по двадцать франков за бутылку. Офицеры не могли, да и не хотели наводить порядок. Солдаты и гражданские беженцы, одержимые чувством голода, пошли на штурм складов, в которых в ожидании распоряжений вышестоящего начальства забаррикадировались продовольственные комиссары.

Снежная вьюга замела уложенные в штабеля мертвые тела, и на ведущей к крепости улице образовались белые горки. Фурнеро и его сообщники смешались с разъяренным людом, который ломился в массивные ворота главного склада. Из окна второго этажа к ним взывал инспектор Пуассонар:

— Погодите! Продуктов хватит на всех!

— Чего ждать?

— Нам надо укомплектовать пайки!

— Мы сами их укомплектуем! Открывай!

— Погодите…

— Заткнись, поросенок, а то попадешь на вертел.

Подталкиваемая множеством рук, сквозь расступающуюся толпу промчалась распряженная коляска — лошадей реквизировали артиллеристы — и, врезавшись в складские ворота, развалилась на части. Одна из створок ворот затрещала, и десятки рук потянулись довершить начатое дело. Обломки досок разлетелись в разные стороны, освобождая проход. Без лишних слов скопище людей с силой бурного потока ринулась вовнутрь, заполняя помещение. Фурнеро держал Орнеллу за руку, остальные члены банды не отставали от них. Толпа вынесла их в зал, заставленный ящиками, которые топором разбивал высокий улан в треуголке. Поверх голов на вытянутых руках гуляли корзины: те, кто прибежали первыми, растаскивали фасоль, муку, зерно. Другие бросились на лестницу. Наверху работники склада успели запереть двери на засовы, но и это не помогло сдержать чудовищного натиска. Взору штурмующих открылись новые запасы продовольствия.

Пуассонар собирался уносить ноги. С наружной стороны окна он прикрепил лестницу, которой уже воспользовались двое его помощников. Позади здания их ожидали фургоны. Но едва инспектор ступил на подоконник, как Фурнеро ухватил его за фалды голубого пальто.

— Что у тебя в повозках?

— Служба его величества! — хриплым голосом ответил Пуассонар.

— Где мясо?

— Стада так и не прибыли!

Доктор подался вперед. Он схватил инспектора за горло и вполсилы сдавил его. Внизу Пуассонара ждали сослуживцы из отдела продовольственного снабжения, а возницы, сидевшие на козлах с поводьями в руках, лишь ждали сигнала к отправке. Инспектор простонал:

— Отпустите меня. Я ничем не могу вам помочь.

— Действительно, ничем. Отправляйся же к своим ворюгам!

Фурнеро слегка подтолкнул Пуассонара, и тот, покачнувшись на подоконнике, с криком полетел вниз и рухнул на пропитанный воском полотняный верх фургона. Кучера тотчас же подстегнули лошадей, и повозки исчезли из вида на пересечении заснеженных улиц.

А в складах продолжался форменный грабеж. В мешках, сумках, котомках, карманах исчезало все, что можно было унести. Для будущих биваков забирали даже доски от ящиков. Фурнеро наклонился к Орнелле, которая набивала свой узел сушеными фруктами.

— Уж сегодня-то мы в рай не попадем, — сказал он.

— Значит, попадем завтра, — с отсутствующей улыбкой ответила она.

Вдалеке послышалась канонада. Похоже, одна из армий Кутузова начинала наступление на арьергард французов.

Экипажи следовали по дороге, проложенной императором и его гвардией: двадцать пять лье по равнине до села Красное, куда позднее должны были подойти армейские корпуса Даву, принца Евгения и Нея, которым надлежало поочередно покидать Смоленск. Карета с секретарями и фургоны канцелярии расположились на ночь в березовой роще в окружении бивачных костров тиральеров молодой гвардии. Ими командовал капитан Вотрен, коренастый, грубый и крикливый, однако заботливый к своим подчиненным. Рано утром он ударами палки принялся будить солдат, спавших на снегу в обледеневших шинелях. «Подъем! Подъем! Будете еще спать не проснетесь!» Солдаты вставали один за другим с глазами, воспаленными от дыма костров, у которых всю ночь, поддерживая огонь, дежурили унтер-офицеры. «Подъем! Черт бы побрал этих идиотов, что так долго спят!» Пронзительные крики Вотрена казались совершенно неуместными в утренней тишине. Себастьян приоткрыл глаза: в глубине кареты, которую он с самой Москвы делил с бароном Феном и семьей коммерсанта, храпел с открытым ртом Сотэ.

«Подъем! Подъем!», — продолжал орать капитан Вотрен, успевая раздавать тумаки направо и налево. Воткнув палку в снег, офицер встряхнул сонного парня и заорал, обращаясь к уцелевшим солдатам второго батальона: «Подъем! Иначе вас ждет участь Лепэля!» Оставив попутчиков, Себастьян подошел к огню. Гвардейцы были, пожалуй, единственными, кто не променял свои мундиры, шинели и кивера, хоть и изрядно обтрепанные, на разномастную гражданскую одежду, и потому, несмотря на меховые воротники и обмотки на гетрах, сохранили воинский облик.

Капитан Вотрен предложил секретарю кусок жареного мяса, наколотый на штык. Не снимая перчаток, Себастьян взял его и начал есть. Он с трудом проглотил пищу, а когда пережевывал неподатливые жилы, даже не задумался, что за мясо он ест. Не все ли равно: не будь иного выхода, он стал бы людоедом, лишь бы продержаться до Парижа.

Тиральеры разбирали составленные в пирамиды ружья. По команде капитана один из них, перекинув через плечо ремень ружья, ударил в барабан, рассыпая звонкую дробь. Себастьян вернулся к своей повозке, зашевелились пассажиры других карет свиты. В молочном свете морозного утра снегопад прекратился. Перед тем, как тронуться в путь, Себастьян осмотрел лошадей и был неприятно поражен, заметив на ляжке левой пристяжной большую глубокую рану с черными сгустками запекшейся крови. Себастьян с досадой соскочил вниз: ночью кто-то вырезал кусок мяса из ляжки животного, которое из-за сильного мороза потеряло чувствительность.