— Господин барон…
— Что, уже отправляемся? — пробормотал барон, выглядывая из-под одеяла и щуря глаза.
— С одной лошадью это будет трудно.
— Что вы такое говорите, господин Рок?
— Лучше взгляните сами.
— О-ля-ля! Какие ужасы вы хотите мне показать?
— Что случилось? — с тревогой спросил выглянувший из кареты Сотэ.
— Весьма скоро вы узнаете это, — сквозь зубы процедил барон и направился вслед за Себастьяном к искалеченному животному.
Подошел кучер с фургона, груженого архивом и картами, и, осмотрев лошадь, сокрушенно покачал головой:
— Как все это нехорошо… как нехорошо…
— Оставьте свои комментарии при себе, — оборвал его барон, которого вывело из себя это крайне неприятное происшествие.
— Что будем делать?
— Для начала, господин Рок, распрягите бедное животное.
— Останется одна лошадь, но она не потянет карету, хотя и получила свою норму овса в Смоленске.
— Да, да, — поддержал его кучер, — для такой большой кареты нужна четверка лошадей.
Барон задумался. Второй батальон тиральеров с барабанщиками впереди выступал походным маршем. Орел, увенчивавший древко свернутого знамени, надменно парил над киверами гвардейцев.
— Я отправлюсь верхом на второй лошади, — решился барон. — Мы погрузим на нее лишь самое необходимое. Вы, господин Рок, займете место на козлах архивного фургона рядом с этим кучером.
— А как же семья Сотэ?
— Пусть, как остальные, идут пешком. К тому же доктор Ларрей рекомендует ходьбу как средство от затекания конечностей. Вы им все растолкуете.
Порезанная по живому лошадь повалилась на снег и забилась в конвульсиях. Пар из ее ноздрей быстро превращался в лед, как и та слеза, которую Себастьян заметил в уголке ее круглого карего глаза.
Барон отобрал все самое необходимое и затолкал в дорожную сумку, потом не без труда взобрался на неоседланную лошадь и, обхватив ее руками за шею, уткнулся носом в гриву. Он сжал коленями бока животного и, перед тем, как пустить лошадь вдогонку за батальоном, сказал помощнику: "Седло раздобуду по дороге: вряд ли кому-нибудь нужен лишний груз".
— Ну что, поехали? — предложил кучер.
— Да, но мне надо предупредить попутчиков…
— Поспешите, нам нельзя терять время.
Миссия была щекотливой. Себастьяну не нравилась роль злого авгура[10]. Ему всегда хотелось стать жестче, и сделать это в окружении его величества было нетрудно, но как в данном случае объяснить книготорговцу, почему его бросают в глухом лесу, вдали от города? Хорошо еще, что в Смоленске они успели передать на попечение врачей последнего раненого — горячечного лейтенанта.
Себастьян отворил дверцу кареты.
— Так мы отправляемся или нет? — спросил Сотэ.
— Видите ли, как бы это сказать, с сегодняшнего дня каждый путешествует, как может…
— Что за вздор вы несете, молодой человек?
— У нас больше нет лошадей.
— Это значит…
— Что вы собираете все, что считаете самым необходимым…
— И что мы отправляемся пешком?
— Боюсь, что так, господин Сотэ.
— Но, мне страшно! Вы подумали о моем возрасте? О моей жене? О дочери?
Женщины испуганно поджали губы. В порыве внезапного мужества торговец попросил Себастьяна устроить дочь в фургоне с картами.
— А вы?
— Мы с Мелани останемся в карете.
— Будьте благоразумны, господин Сотэ…
— И при таких обстоятельствах вы призываете меня к благоразумию? Довольно, другой дороги нет. Какая-нибудь коляска подберет нас. В этом жалком кортеже у меня есть знакомые по Москве.
— Пусть будет так, — ответил Себастьян. — Мадемуазель…
Он помог дочери Сотэ спуститься по скользким ступенькам кареты, поддержал ее за руки и, как мог, разместил в фургоне, забитом папками с документами и рулонами карт. Раздался лай Дмитрия. Сотэ, согнувшись в дверях кареты, держал в руке книжку.
— Господин секретарь, этот томик выпал из вашей сумки, вы потом пожалеете о потере.
— Благодарю вас, господин Сотэ, спасибо.
Себастьян взял книгу. Это был томик Сенеки «О спокойствии души», из которого торговец не то в насмешку, не то рисуясь, процитировал ему отрывок.
— «Если изначально смотреть на все, что может произойти, как на должное, то гораздо легче переносить удары судьбы». Однако позаботьтесь об Эмили, сударь…
— Обещаю вам это, господин Сотэ.
Фургон тронулся в путь. Когда они проезжали мимо неподвижной кареты, Себастьян увидел внутри обнявшихся супругов и отвел взгляд. Вновь послышался лай. Рядом с фургоном вприпрыжку бежал черный песик. Секретарь нагнулся, ухватил пса за загривок и уложил его на коленях, прикрыв пологом из волчьей шкуры. Кучер закатил глаза к небу.
Угрызения совести мучили неподготовленного к бесчеловечным поступкам Себастьяна Рока. Он успокаивал себя тем, что разместить чету Сотэ в переполненных фургонах секретариата было невозможно, и что он и так нарушил устав, устроив среди служебных документов и топографических карт их дочь (возможно, ему за это придется ответить). Что будет с супругами Сотэ? Ни один экипаж не остановится, чтобы спасти их. Торговец сказал об этом, чтобы облегчить совесть молодого человека. Сделано это было и деликатно и мужественно, однако то был обман. Они умрут от голода или холода, если до того их не убьют крестьяне. Лаская делившуюся с ним теплом собаку, Себастьян презирал себя и одновременно пытался найти оправдания.
— Подъезжаем, — сказал кучер.
— Куда?
— К Красному, разумеется.
Он указал кнутом в сторону видневшегося вдали скопления домишек с просевшими под тяжестью снега крышами. Непрерывный поток карет и пеших солдат двигался в направлении поселка. А вдоль дороги лежали, словно поверженные статуи, тела людей и лошадей, на которые, как на межевые столбы, безучастно и устало взирали путники. Однако до поселка еще надо было добраться. Дорога с обледенелыми откосами пошла по ложбине вниз, к узкому мосту. И именно там, перед въездом на мост, сцепились осями две повозки, образовав непроходимый затор. Себастьян решил сходить туда и выяснить, в чем дело. Стоило ему откинуть полог, как песик спрыгнул на снег. Недовольный вынужденной задержкой, возница проворчал:
— Вы слишком любопытны, господин секретарь.
Стоявшие на краю обессиленные солдаты рассказали, что из одной повозки выпал бочонок казначейства; от удара о заледеневшую землю с бочонка соскочил обруч, и на дно ложбины золотым дождем посыпались монеты. Но самое интересное заключалось в том, что монеты буквально «озолотили» стадо занесенных снегом замерзших быков. Здесь находились десятки мертвых животных, которые, по всей видимости, во время метели сбились с дороги и, в конце концов, оказались на дне ложбины, но подняться наверх по скользким склонам уже не смогли. Мороз сковал их в самых разных позах: от ужасных до смешных.
Несколько солдат спустили вниз веревки, чтобы осмотреть присыпанный золотом могильник. Они пробирались по льду, хватаясь, как за ручки, за рога быков. Один из солдат рубанул саперным топором по трупу животного, но металл не смог войти в насквозь промерзшую тушу.
В ногах у Себастьяна путался пес Дмитрий и смело облаивал пугавших его мертвых быков. Подскочив слишком близко к краю обрыва, он не удержался на кромке и с жалобным визгом съехал вниз. Себастьяну пришлось лезть за ним, и когда он, хватаясь за корни и камни, карабкался наверх с собачонкой в руках, к нему потянулись руки, предлагавшие помощь. Чувство братства еще не умерло среди солдат императорской гвардии.
Фургоны миновали мост. Уже была ночь, когда они въехали в освещенное кострами биваков Красное. Возницы распрягли лошадей у бревенчатых изб главного штаба, а Себастьян решил проверить, как перенесла дорогу его пассажирка. Свернувшись клубком, девушка неподвижно лежала на папках с бумажным хламом. Он пошлепал ее по рукам, по щекам, однако от этого прозрачная кожа девушки не стала краснее.
