— В среду 20 марта 1811 года я, дорогой мой сударь, был в Париже. Как обычно, осторожно, крадучись, прижимаясь к стенам, шел улицей…

— Вас преследовала полиция?

— Да нет… Дело в том, что тогдашние парижские улицы были узкие и грязные. Помои текли по мостовой. Люди выливали содержимое ночных горшков прямо из окон. В любой момент вас мог задавить бешено мчащийся экипаж… И вдруг, ровно в 10 утра (как теперь помню, взглянул на карманные часы) я остановился, как вкопанный.

— Как? Прямо посреди улицы? Несмотря на все неудобства и опасности, о которых вы говорите?

— Экипажи застыли на месте, прохожие замерли в ожидании.

— В ожидании чего?

— Пушечного залпа.

— Война началась?

— Нет. Маленькая пушка у Дома инвалидов пальнула холостым.

— Церемониал, значит.

— Еще какой, милостивый сударь! Мы стали считать залпы. Десять, одиннадцать, двенадцать… После двадцать второго залпа все кварталы столицы взорвались неистовыми криками, восторженными песнями, горячими рукоплесканиями. На свет появился мальчик. Трон обрел наследника, а император — сына.

— И что же? Из-за этого столько радости?

— Да, потому что это означало преемственность власти: даже если с императором что-то случится, власть удержится благодаря регентству, и нам не придется переживать новую смуту, а ее-то уж хватило на нашем веку.

— Однако же мне рассказывали, что императрица Жозефина не может иметь детей…

— Милостивый сударь! Именно по этой причине Наполеон с ней и развелся. После победы над австрийцами под Ваграмом он женился на дочери их монарха, внучатой племяннице Марии-Антуанеты из династии Габсбургов. И вот эта великолепная принцесса только что подарила ему белокурого, пухленького, розовощекого младенца, которого сразу же назвали римским королем.

— А если бы родилась девочка?

— Она стала бы венецианской королевой, но…

— Понимаю. Появление на свет мальчика дало гарантии династии и успокоило всех французов.

— Именно так. Отныне император мог со спокойным сердцем оставлять Париж и завершать объединение Европы. В руках Бонапарта сто тридцать департаментов расширенной Франции, под его контролем Германия, Пруссия, Голландия, тестева Австрия, присоединенные вассальные королевства и герцогства.

— И все это добывалось огнем и мечом…

— Наполеон желал мира, во всяком случае он так утверждал, но Англия воспротивилась французскому господству на континенте. Императору не удалось завоевать этот остров. Более того, он даже потерял свой флот под Трафальгаром.

— Если я правильно вас понимаю, он надеялся нейтрализовать Англию, но каким образом?

— Блокадой английских товаров. Прекращение доступа британских товаров в Европу неминуемо привело бы к закрытию английских заводов, к разорению торговцев, к безработице, к голоду и, в конце концов, к капитуляции Лондона.

— План я уловил, а что же получилось на самом деле?

— Увы! Континентальная блокада повлекла за собой самые непредвиденные последствия. Несомненно, блокада была направлена против Англии, но она же сильно ударила и по интересам европейских государств: исчезли продовольственные товары; из-за отсутствия сырья, которое прежде доставляли английские корабли, закрывались фабрики, заводы; не стало хлопка, сахара, красителей для тканей… Оставалось лишь уповать на собственные скудные урожаи.

— И европейцы зароптали…

— Совершенно верно. Особенно русские. Царь поклялся в дружбе с императором, но рубль упал, коммерсанты запаниковали. А англичане, как вы догадываетесь, воспользовавшись этим, стали строить козни. В Санкт-Петербурге они склонили на свою сторону царя: «Раскройте же глаза! — твердили ему. — Наполеон властвует от Неаполя до Северного моря, он уже почти достиг Эльбы и угрожает российским границам. Где он остановится? А Польша? Разве непонятно, что он вознамерился создать свою империю в ущерб интересам России?»

— В то время у нас еще была Великая Армия…

— Едва ли! За годы войны в Португалии и Испании лучшие силы были истощены. Войска перестали быть непобедимыми.

— Словом, мы стали готовиться к новой войне.

— Совершенно верно. Об этом знали и в Париже, и в Вене, и в Берлине. А тут еще царь открыл свои порты для британской контрабанды и тем самым окончательно сорвал блокаду. Напряженность нарастала. Все занялись укреплением армий.

— Ну, что тут скажешь… Одно потянуло за собой другое.

— В июне 1812 года Наполеон с более чем полумиллионной армией пересек Неман и вошел в Россию. Он считал, что все будет решено за двадцать дней. Какая самонадеянность!

— Да, здесь он ошибался… Но как же так получилось, что запланированная быстрая победа переросла в трагедию?

— Вот об этом я вам сейчас и расскажу…

Капитан д’Эрбини самому себе казался смешным. В нем вполне угадывался гвардейский драгун: светлая шинель с широченным воротником, нерповая каска-тюрбан с черной гривой на медном гребне. А вот восседал он на низкорослой лошаденке, купленной где-то в Литве. Всякий раз здоровяку д’Эрбини приходилось как можно выше подтягивать стремена, дабы не пахать сапогами землю. Так он и ездил, неестественно высоко задрав колени, и сам себе бормотал сквозь зубы: «На кого я стал похож, черт возьми? Что за вид?» Капитан жалел свою прежнюю кобылу и… правую руку. Во время памятного поединка с башкирским кавалеристом отравленная стрела пронзила его руку. Хирург ампутировал ее, кровотечение остановил повязкой из бересты, поскольку корпии не было, а культю замотал бумагой, так как никакой ткани под рукой не нашлось. Что касается кобылы, то она наелась недозревшей мокрой ржи, и ее начало пучить. Бедняжка дрожала, как осиновый лист, и еле держалась на ногах. Когда же она оступилась в овраге и упала, д’Эрбини смирился с неминуемой утратой и со слезами на глазах выстрелил ей из пистолета в ухо.

Следом за капитаном, тяжело вздыхая, прихрамывал его слуга Полен в шляпе и сюртуке с кожаными заплатами. На ремне за спиной он нес полотняный мешок с зерном и тащил за собой на веревке осла, навьюченного узлами и дорожными сумками. Эти двое были вовсе не одиноки среди тех, кто проклинал свою лихую судьбу. Нескончаемые колонны людей шли по новой Смоленской дороге, которая уводила все дальше и дальше в бескрайние песчаные равнины. Вдоль дороги в два ряда росли исполинские деревья, похожие на ивы. Дорога была настолько широкой, что по ней могли ехать бок о бок сразу с десяток экипажей. В этот хмурый, холодный сентябрьский понедельник густой туман стоял над огромным обозом, следовавшим за гвардией и армией маршала Даву: бесконечной чередой тянулись тысячи фургонов, повозок с багажом, санитарных двуколок. Какого только добра они не везли: тут были и ручные мельницы, и оборудование для кузниц, косы, различные инструменты и приспособления. Те, кто притомился в дороге, ехали в лазаретных фургонах, запряженных тощими клячами. Под ногами солдат носились брехливые разномастные псы, которые так и норовили укусить друг друга. В этой толпе вояк шли выходцы из разных стран Европы. Все они шли на Москву. Вот уже три месяца…

Капитану вспомнилось, как лихо в июне им удалось пересечь Неман и вступить на территорию России. Переход по понтонным мостам занял тогда всего три дня. Подумать только: сотни орудий плюс пятьсот тысяч бодрых воинов! Добрую треть из них составляли французы, рядом в серых шинелях шагала пехота: иллирийцы, хорваты, испанские добровольцы, итальянцы вице-короля Евгения Богарне. Какая мощь, какая дисциплина, сколько людей, сколько расцветок: вот португальцы с оранжевыми перьями на киверах, вот веймарские карабинеры с желтыми перьями, вот зеленые шинели вюртембергских солдат, вот красно-желтый цвет силезских гусар, вот белизна австрийской легкой конницы и саксонских кирасир, вот светло-желтый цвет баварских стрелков… На российском берегу музыканты гвардии исполнили новую арию Роланда: «Куда устремились эти храбрые рыцари — честь и надежда Франции…»