Переход через болота занял весь следующий день. Стоял густой туман. Разведчики отметили вешками проход для войск, и повозки вытянулись вереницей вдоль мокрой, местами зыбкой дороги, взрытой колесами зарядных ящиков и копытами лошадей. Кое-где на поверхность топи виднелись разные выброшенные предметы, которые еще не успело затянуть тиной. Сбоку от тропы из трясины выглядывала голова обреченной лошади: у измученного животного уже не было сил ржать.

Малейшее отклонение в сторону могло стать роковым, поэтому многие путники вышли из тяжелых экипажей. Испуганные дамы в длинных платьях с опаской шли между кочек и черных луж. Одна из них несла на плечах ребенка. Возницы вели лошадей под уздцы. Аврора тоже шла впереди крытой двуколки, на пропитанном дегтем тенте которой белела надпись. «Театральная труппа его императорского величества». Чтобы укрыться от дождя, Орнелла и Катрин прикрыли шляпы непромокаемой тканью. Подобрав подолы юбок, и то и дело подворачивая ноги, они, чтобы не сойти с дороги, шли, держась друг за друга. У актера-трагика Виалату уже не было сил на высокопарные речи: из-за ревматизма каждый шаг причинял ему невыносимую боль.

Ехавшая впереди коляска, еще видимая сквозь пелену тумана, без всяких видимых причин вдруг перевернулась и стала медленно погружаться в болото. Сидевшие в ней немцы орали во все горло, умоляя бросить им веревку и спасти. Огромный верзила в лисьей шубе швырнул им длинный кусок холста, который нашелся у него в телеге. Один из немцев ухватился за конец, но когда спасатель стал вытаскивать бедолагу на твердую землю, ткань с треском порвалась. Немец снова погрузился в болото.

— Это идиотизм — бросать холст, — возмутился какой-то возница.

— А у тебя есть веревка? Нет? Вот и я дал, что было!

Запутавшиеся в упряжи лошади бились в болоте, и в какое-то мгновение трясина с ужасным хлюпающим звуком затянула их вместе с экипажем. Подобные сцены не были редкостью, и люди чувствовали свою полную беспомощность.

Колонна выбралась из болота незадолго до наступления полуночи. Артисты повалились на мокрую от тумана землю. Чтобы как-то согреться, пережившие опасность люди разводили костры, в которые летели скамейки и сиденья повозок. Аврора, следуя их примеру, притащила к костру доски от ящиков из-под театральных костюмов. В обмен на еду место у огня получили двое безоружных солдат, отставших от своего полка. В огромных меховых шубах они были похожи на медведей. Один из них взял Орнеллу за плечо и, подтолкнув к огню, чтоб лучше разглядеть, спросил:

— Ты ведь играешь в театре, не так ли?

— Это написано на нашем фургоне.

— Ведь ты та самая, что рвала на себе тряпки на представлении в Москве? Это незабываемо!

— А не сыграть ли тебе только для нас? — предложил его приятель.

— Оставьте ее в покое! — крикнула Аврора.

— Тебя освистали?

Трагик Виалату и герой-любовник, свернувшись под меховыми шкурами, хранили спокойствие. Аврора стала перед ними.

— Уберите отсюда этих шелудивых псов!

— Я из-за ревматизма не могу пошевелить ногами, — стал жаловаться Виалату.

— Они не требуют ничего плохого, — добавил герой-любовник.

Директриса со злостью схватила стоящую на огне кастрюлю и выплеснула ее содержимое на ноги солдату. Тот с ругательствами отскочил в сторону:

— Ты спятила с ума, старая дура!

— Наша фасоль! — простонал Виалату.

Страшной силы взрыв прервал начинавшуюся было драку. Вздрогнула земля. Замерев от неожиданности, люди невольно обернулись в сторону Москвы. Взрыв означал, что отходившие последними солдаты молодой гвардии во главе с маршалом Мортье подорвали штабели пороховых бочек, сложенных в подвалах Кремля.

«Друг мой, когда ты узнаешь вкус травы с лугов Нормандии, то будешь без ума от радости…» — говорил капитан, ласково поглаживая холку коня и наблюдая, как тот поедает охапку сена. На шестой день сильный дождь, который осложнял поход, прекратился, и люди вновь воспрянули духом. Пройдя полями, они выбрались на новую Калужскую дорогу, долго шли вдоль леса, спустились с пологих холмов. В деревнях, лежавших на пути следования колонны, удалось найти фураж, капусту и лук.

Позади остался Боровск — город лесных орехов — и вот людская река выплеснулась на поросшую кустарником равнину. Все выглядело мирно. На обочине дороги д’Эрбини увидел императора, сидящего за складным столом вместе с Бертье и Неаполитанским королем. На походной плите повар Мескле готовил для них чечевицу на сале. После выхода из Москвы и до сих пор на пути следования французов русские войска не встречались. Зато теперь гусары притащили на арканах двух казаков в высоких туркменских шапках и подвели их к императору.

Капитан замер. Он старался по жестам понять содержание разговора. Император с полотенцем на шее выслушивал объяснения гусар. Неаполитанский король, безразличный ко всему после потери конницы, продолжал есть чечевицу. Откуда взялись эти казаки-одиночки? Как они попали в плен? Есть ли другие? Сколько и где? Похоже, русские знали о продвижении армии к Калуге. В эту минуту раздался орудийный выстрел. Мамелюки подвели лошадей, и император первым оседлал коня, следом Коленкур, затем — с некоторым трудом — Бертье. Когда они уже были готовы двинуться к месту боя, к ним галопом подскакал итальянец-посыльный с донесением от принца Евгения. Он осадил коня около императора, и между ними завязался оживленный разговор, который закончился тем, что Наполеон спешился и направился к почтовой станции — обычной избе, где ему предстояло провести ночь.

Д’Эрбини удалось узнать, что два передовых батальона заняли позиции в городке, расположенном на косогоре вдоль дороги, по которой должны были пройти войска. Значительно превосходящие в численности силы русских начали наступление. Среди них видели, якобы, английского офицера. «Прорвемся ли мы к югу? — думал капитан. — Сможем ли оказать сопротивление противнику, у которого было время, чтобы собраться с силами?»

Свечи всю ночь горели в окнах избы, где расположился император. К нему без гонца прибывали курьеры, и спустя некоторое время вихрем уносились прочь, чтобы как можно скорее передать своим командирам распоряжения Наполеона. Греясь у костров биваков, гренадеры и кавалеристы ждали приказа выступать, и всю ночь напролет прислушивались к далекому топоту копыт.

Незадолго до рассвета вокруг избы началась суета. В тусклом свете, падающем из окон, капитан различил тюрбаны мамелюков, украшенные блестящим полумесяцем; конюхи подвели верховых лошадей, которых осмотрел сам обер-шталмейстер. Наконец, в дверях появился император. Он нахлобучил на лоб треуголку и отправил одного из адъютантов к биваку драгун.

— Капитан, соберите взвод для сопровождения его величества.

— Вы что, не слышали, шайка разбойников? — крикнул д’Эрбини, но его люди уже сидели в седлах.

Со стороны избы до капитана донесся резкий разговор:

— Сир, еще слишком темно, — сказал Бертье.

— Я не слепой, глупец!

— С форпоста вы ничего не увидите.

— Пока доберемся, будет светло.

— Не подождать ли…

— Нет! Где Кутузов? Я должен сам во всем разобраться.

В эту минуту с донесением прибыли итальянцы из гвардии принца Евгения.

— Сир, вице-король упорно обороняется.

— Он удержал город?

— Город семь раз переходил из рук в руки.

— А что русские?

— Похоже, что они отходят.

— С чего вы так решили?

— В их лагере остались лишь казаки и крестьяне-ополченцы.

Небо постепенно светлело. Небольшой отряд исчез в предутреннем тумане. Но не успел он отъехать на нескольких сотен метров, как грянули крики «ура». Группа казаков вихрем налетела на ездовых и маркитанток, другая, нахлестывая лошадей плетками, ворвалась в расположение соседнего артиллерийского парка, третья — окружила эскорт императора. С пиками наперевес французы вступили в бой. Наполеон решительно обнажил шпагу с золотой головкой совы на эфесе. Генералы из свиты последовали его примеру и без лишней суеты выстроили заслон.