К капитану подошел Бонэ. С тех пор, как д’Эрбини назначил его сержантом вместо бедняги Мартинона (и поскольку куда-то испарился лейтенант Бертон), он старался проявлять самостоятельность.

— Господин капитан, а нельзя ли как-то облегчить наш багаж?

— Круглый идиот! Когда мы вернемся во Францию, ты будешь рад получить свою долю.

Бонэ задумался. Он выпятил грудь, чтобы покрасоваться шелковым жилетом, выкроенным из китайского платья, затем, поскольку у него появилась идея, предложил:

— А чай из первой повозки? У нас его огромный запас.

— Этот чай мой, Бонэ. Я перепродам его по хорошей цене, к тому же он не самый тяжелый. Да и не станем же мы выбрасывать свою провизию. И выгружать, а потом снова грузить наши тюки при каждом препятствии в пути!

— Тогда ящики с хиной?

— Она нам пригодится.

— А картины?

— В трубках они ничего не весят. К тому же, в Париже такие вещи стоят больших денег! А может, ты хочешь выбросить золотые монеты и ту ценную утварь, что мы изъяли из церквей?

— Раненые… — сказал с рассеянным видом Полен, глядя на осла жующего сухие листья.

— Раненые?

— Действительно, они много весят, — сказал сержант.

— И больше не будет проверок, мой господин.

— Я не оцениваю людей по их весу! — покраснев, ответил капитан. — Мы нужны им.

— А если их перегрузить в другие повозки?

— Они забиты под завязку, а может, и больше!

— Остается только заставить гражданских…

— Снять раненых! — приказал капитан.

Двое драгун взобрались на повозку, чтобы вытащить зажатых между ящиками с трофеями стонущих пехотинцев; они подхватили раненых под руки и передали стоящим внизу товарищам, которые укладывали их на обочине. В то время как одни кавалеристы пытались навязать лишний груз гражданским, другие отрывали доски с бортов повозок и подкладывали их под увязшие в песке колеса, третьи толкали и тянули за веревки либо подхлестывали мулов кожаными ремнями. Чтобы вытащить из песка застрявшие повозки, точно так же поступали и остальные. Неподалеку опрокинулся фургон, попав колесом в глубокую яму, и по земле рассыпались книги с золотым обрезом. Офицер, сопровождавший повозку, пытался уберечь их от копыт и колес. Когда первая двуколка драгун снова набрала ход и от лошадей повалил пар, капитан вспомнил о раненых.

— Вам удалось их пристроить?

— Разумеется, господин капитан.

— Тем лучше.

Д’Эрбини не сомневался, что это ложь, однако сделал вид, что верит подчиненным. Им надо было двигаться вперед. Дальше уже не будет холмов, меньше будет и мокрого песка, зато начнется каменистая степь, и дорога заметно сузится, а по ней такой орде пройти будет трудно.

Уже с первого вечера заморосил холодный дождь, и люди, кто как мог, начали устраиваться на равнине. Император разместился на втором этаже неприглядной каменной усадьбы. В доме также разместились служащие дворцового ведомства. Барон Фен и Себастьян оставили Сотэ в карете.

— И нам придется провести ночь в этой повозке? — сердился коммерсант.

— Прижмитесь друг к другу, чтобы было теплее.

— А что мы будем есть?

— Ту провизию, которую вы взяли с собой в дорогу.

— Вы обещали, что мы не будем нуждаться!

— Разве у вас нет продуктов?

— Немного есть, вы это хорошо знаете.

— Так чем же вы недовольны?

— Да вот теми, которые хрипят и не дают нам отдохнуть!

Он говорил о раненых — вольтижере и голландском офицере, которые лежали на мешках с горохом.

— В конце концов, места в этой усадьбе хватит на всех! — продолжал настаивать книготорговец.

— В резиденции императора? Гражданских туда не пускают.

— Резиденция? Вот это?

— Знайте же, господин Сотэ, — раздраженно заметил барон, — так принято называть всякое место, где останавливается его величество, будь то хижина, шатер или постоялый двор.

После того, как Себастьян и барон ушли, книготорговец, порывшись в дорожных сумках, вытащил копченую колбасу, бутылку вина и сухари, которые, не выдержав дорожной тряски, превратились в крошево. Семья молча разделила еду. В окошко экипажа постучался гренадер. Сотэ отворил дверцу, и от ворвавшегося холодного ветра по его телу прошла дрожь. Подошедший солдат, к радости путников, держал в руках котел с едой.

— О, про нас все же вспомнили.

— Раненые есть? — спросил гренадер.

— Двое.

Второй гренадер с черпаком в руке наполнил дымящейся прозрачной похлебкой две миски и протянул их торговцу.

— Я передам, — сказал Сотэ. — Уф! Как горячо!

Он передал одну миску жене, вторую поднес ко рту и стал отхлебывать из нее большими глотками.

— Эй, полегче, это для раненых, — напомнил гренадер.

Залаял черный песик, и это отвлекло внимание солдат.

— Замолчи, Дмитрий! — стала ругать пса мадам Сотэ.

— Послушайте, в чем дело? Почему вы так смотрите на мою собаку?

— Уж больно аппетитно она выглядит, — ответил один из гренадеров, захлопнул дверцу кареты и направился со своим котлом к другим раненым.

Торговец сделал еще один большой глоток и, скривившись, произнес:

— Какая гадость!

— Оно-то так, друг мой, — согласилась жена, — но зато горячая.

— Я не об этой бурде, мадам Сотэ. Разве вы не слышали, что сказал этот верзила насчет Дмитрия? Аппетитно выглядит!

Он допил бульон. Жена же, отпив из своей миски, передала ее дочери, которая подозрительно принюхалась к горьковатому запаху еды. Похлебка была сварена из ячневой крупы, имела неприятный вкус, но пошла за милую душу, и раненым не досталось ни капли. Из-за нехватки соли полковые повара добавляли в варево порох, когда котел закипал, уголь и сера всплывали на поверхность, и накипь удаляли черпаком. Оставшаяся в котле селитра играла роль приправы, но после нее оставался неприятный привкус во рту, и желудок выворачивало наизнанку. Когда позднее Себастьян вернулся к повозкам секретариата за меховой подстежкой, то застал под навесом двора Сотэ, который сидел на корточках со спущенными штанами и справлял нужду.

— Мы были так счастливы в Москве, — стал жаловаться книготорговец, захваченный секретарем врасплох в интересной позе.

— В Калуге, — ответил Себастьян, освещая беднягу фонарем, — у нас будут стада коров, огороды и полные амбары.

— С такой скоростью, друг мой, мы вряд ли скоро туда попадем.

— А чем мы рискуем, находясь рядом с его величеством?

— Для начала — сильным поносом, — пробормотал Сотэ.

Он встал, натянул штаны, поправил подтяжки и, глядя в упор на молодого человека, произнес, дохнув ему в лицо неприятным запахом супа.

— Я дорожу вашим доверием, но мне знакомы эти края. Впереди у нас узкие лощины с крутыми склонами и Нарские болота, через которые скоро придется пробираться. Но как, черт возьми, это сделать с такой толпой и в такой неразберихе?

Не зная, что ответить, Себастьян отвернулся, осветил фонарем повозку и вытащил из-под груды тюков и меховых шкур подстежку из астраханского каракуля, чтобы надеть ее под сюртук. На втором этаже особняка секретарям был выделен холодный зал, в окнах которого не сохранилось ни одного целого стекла, а небольшой запас сухих дров предназначался только для императора и походной кухни его гвардии.

Поутру они вновь отправились в путь. Чихая и сморкаясь, барон Фен и его помощник заняли места в карете рядом с дремавшей под овчинами семьей издателя, которая имела довольно жалкий вид. Один из раненых бредил. В тот день им не пришлось помогать другим беженцам в разных дорожных передрягах, которые неизбежно случались в пути.

Кортеж императора имел преимущественное право проезда, и солдаты, освобождая путь свите, разгоняли гражданских, сталкивая их с дороги. После них на обочине оставалось немало экипажей со сломанными колесами и растерянно суетившимися вокруг пассажирами. Все чаще начали попадаться беженцы, которые освобождались от излишнего груза: на дорогу летели сумки с бисером, иконы, оружие, рулоны ткани, и по ним равнодушно ступали идущие следом люди.