— Ее вызвали в горком комсомола, — сказал я.

— Подождали бы. Эх вы, мужчины.

Я познакомил Андрейку с Виктором.

— Тоже летчиком хочет стать, — шепнул я Виктору.

— Значит, будем коллегами, — просто сказал он, пожимая руку Андрейке.

Дежурный рассказал товарищам о шофере Бао. Рассказы­вать он был мастак. Виктор поперхнулся супом, а Павлик схватился за живот. Митроша из Оша невозмутимо допивал компот.

По всему было видно, что здесь любили пошутить. И еще любили цветы. Они стояли на каждом столике. Совсем не чув­ствовалось, что эти люди только что вернулись из поединка с врагом, где рисковали жизнью. Было такое впечатление, что они всего-навсего совершили небольшую прогулку и теперь вот подкрепляют силы.

— Устраиваем мальчишник! — объявил Павлик. — Сбор в клубе в семнадцать ноль-ноль. Соревнование талантов Н-ской части и ремесленного училища!

Я заметил, что в клубе Андрейка сел рядом с Виктором. Они почти все время негромко разговаривали о чем-то. Это было так не похоже на молчуна Андрейку. Выступив на сцене со своими стихами, я подсел к ним. Андрейка говорил:

— С образованием у меня не того... Пытаюсь вот самоуч­кой пройти курс десятилетки. Вроде помаленьку двигаюсь.

— Если надо помочь — скажи, — отвечал Виктор. — У нас тут прямо профессора есть. И по математике помогут, и по фи­зике. Да и я с удовольствием позанимаюсь с тобой, когда время позволит. А от мечты своей не отказывайся. Будешь летчиком. Это точно.

Андрейка взглянул на меня и засопел. Я правильно понял его взгляд: убирайся, мол, отсюда подальше. Дай поговорить человеку раз в жизни.

Захватил моего Виктора и еще сопит. Да если б не я, не было бы и этого разговора. Так-то ты, Андрейка, ценишь дру­зей. Я сердито шмыгнул носом и поднялся. Надо разыскать Павлика. Наверное, он захочет переслать Нине письмо.

В разгар вечера в дверях появился дежурный.

— Тревога! — крикнул он.

Летчики сорвались с мест и помчались к выходу.

— Приезжай! — крикнул Виктор Андрейке. — Я скажу, чтоб тебя пропускали.

— Отвезите ребят! — приказал дежурный Кузькину.

Митроша из Оша приложил руку к козырьку.

Мы увидели, как один за другим взлетали в небо самолеты наших друзей. Через несколько минут они встретят врага. Возвращайтесь с победой!

— Так вот и живем, — меланхолично сказал Митроша из Оша, — кто фрицев лупит, а кто малышей развозит по домам.

— Везет вам, товарищ Бао, — сказал Сашка, — глядишь, за всю войну и царапины не получите.

Митроша из Оша сплюнул и ответил:

— Не жизнь, а жестянка! Технари и те больше значат, чем я. Прямо хоть дезертируй из части. На фронт.

— Наш у тебя характер, — загадочно сказал Сашка Во­ронок.

Мы с Юркой Хлопотновым переглянулись и понимающе засмеялись. Все-таки мы счастливее товарища Бао. Убежим на фронт — и точка. Какой спрос с мальчишек? А Бао — командир на полромба. Ему нельзя.

Каких только историй не услышишь в общежитии по ве­черам! По одному, по двое приходят ребята в красный уголок. Каждый занимает давно облюбованное место. Пока появляется Черныш или Нина, мы перебрасываемся безобидными шутками, спорим. Бывают ли десятитонные бомбы? Могут ли немцы сбросить на Москву баллоны, начиненные газом?

— От них всего можно ожидать, — заявляет Воронок, — одно слово — фашисты.

— Существует международная конвенция, запрещающая применение газов, — говорит кто-то из угла авторитетным го­лосом.

Пакт о ненападении тоже существовал, — грубо отзы­вается Сашка. — А что в результате?

— Уж не думаешь ли, Воронков, что они все звери? Есть и в Германии порядочные люди. Коммунисты есть.

— В концлагерях. А насчет зверей послушай вон Юрку Хлопотнова. У него на глазах отца повесили и старшего брата. И деревню сожгли. Вот тебе и люди-человеки.

Черныш, как всегда, появляется неожиданно. Присядет не­заметно у входа и слушает наши споры-разговоры. В шутку замполит говорит, что воспитательную работу среди нас он про­водит в основном в красном уголке. Это по просьбе Федота Петровича рассказывал здесь Юрка о том, как исчезла с лица земли его родная деревня, как был он разведчиком в партизан­ском отряде. Это Черныш заставил Воронка вслух прочесть всем письма отца, исполненные веры в нашу победу, по-мужски сдержанные и многозначительные. Это Черныш приглашал к нам в гости зенитчиков, выздоравливающих раненых и старых большевиков. Кто только не перебывал в нашем красном уголке!

Сегодня Черныш и Нина привели к нам в гости какого-то долговязого и неуклюжего ополченца в очках. Вряд ли это ста­рый большевик. На вид ему не больше тридцати. Он так по­смотрел на нас из-под своих очков, словно изучал каждого под микроскопом. Наверное, ученый. Специалист по насекомым. Сейчас он заведет волынку на два часа о каких-нибудь клещах и прочих букашках-таракашках. Скучных лекций мы не любили, и Черныш с Ниной прекрасно знали об этом. Зачем же тут этот ополченец?

— Так вот вы какие, — задумчиво сказал наш гость, про­тирая очки.

— Какие? — поинтересовался Воронок.

— Обыкновенные, — сказал ополченец, — а Федот Петрович расписал вас прямо богатырями. И зажигалки вы тушите и по полторы нормы даете.

— И тушат, и дают, — сказала Нина.

— Даже не верится. Мальчишки как мальчишки.

— А вы оставайтесь с нами дежурить на крыше, — госте­приимно предложил я.

— Только там, бывает, осколки падают невзначай, — счел нужным предупредить Воронок.

Потеряет, чего доброго, наука специалиста по клещам. При­дется тогда нам с Воронком отвечать.

— Совсем запугали, — сказал ученый, — так и быть, не по­лезу с вами на крышу. Надеюсь, мне найдется дело и на земле.

Вот все они, интеллигенты, такие. Чуть что — сразу в ку­сты. Кто, кто, а мы за эти месяцы прекрасно научились разби­раться в людях. И никаких микроскопов нам не нужно.

— Товарищ Тимофеев — известный пианист, — сказал нам наконец Федот Петрович. — Все вы, наверное, видели на афи­шах его имя...

Еще бы! Мы сразу захлопали ополченцу. О нем вся Москва знала. О нем кричали до войны огромные буквы афиш на каж­дой улице. И надо же — такой человек сам, по собственной воле, пошел в ополченцы. Потому что в ополченцы брали толь­ко по собственной воле.

— Попросим товарища Тимофеева что-нибудь сыграть нам.

Товарищ Тимофеев открыл крышку нашего пианино и про­бежался пальцами по клавишам. И покачал головой.

— Все на нем играете? — спросил он добродушно.

— Все, кому не лень, — признался Воронок.

— Тогда займитесь пока своими разговорами, а я немнож­ко потружусь над вашим уникальным фортепьяно, — сказал товарищ Тимофеев.

Он достал из кармана шинели какую-то штуковину и при­нялся за настройку пианино.

— Эх вы, — укоризненно сказал Черныш, — сколько раз говорил — не прикасайтесь к инструменту!

Видать, для Тимофеева пианино было не просто черным ящиком, как для нас, а чем-то очень дорогим и заветным. Вон как бережно трогает он струны, как вытирает тряпочкой каж­дую пылинку.

Настройкой он занимался долго. Мы уже тревожно погля­дывали на часы, тикавшие над входной дверью. Скоро налетят фашисты. Любят они прилетать в одно и то же время. Немец­кая педантичность.

— Это, конечно, не «Бехштейн» и не «Беккер», — сказал в конце концов товарищ Тимофеев, — но попробуем сыграть и на нем. За качество исполнения трудно ручаться, так что заранее извините, если что не так. Я познакомлю вас с любимой вещью Владимира Ильича. Итак, соната «Аппассионата» Людвига ван Бетховена.

Никогда в жизни я не слышал такой музыки. Это было что-то потрясающе нечеловеческое, сверхъестественное. Казалось, музыка звучит прямо с небес, а не вызвана к жизни хрупкими пальцами человека в очках.

Мальчишки замерли на стульях в тех позах, как их заста­ли первые аккорды. Рука Нины Грозовой так и осталась на моем плече до самого финала. Черныш застыл, закрыв глаза и подперев подбородок палочкой.