Политические последствии битвы при Куртрэ были столь же значительны, как и битвы при Бувине. Последняя подчинила Нидерланды французскому влиянию, первая освободила их от него. Но в то время как сражение при Бувине относится к общей истории Европы, битва при Куртрэ является исключительно национальном событием. Она объясняется самим характером фламандской культуры, она есть продукт социальных и политических движений, волновавших страну. Она разразилась внезапно, столь же неожиданная, как и революция, и столь же радикальная — по своим последствиям. Нескольких часов этой битвы было достаточно, чтобы установить во Фландрии демократическое правление и вернуть графство династии Дампьеров. Патрициат, Филипп Красивый и Иоанн д'Авен были побеждены одновременно. Нидерланды не только не были на сей раз увлечены потоком общеевропейской политики, но, наоборот, изменили направление ее. Битва при Куртрэ была первым ударом, нанесенным французской гегемонии. В Риме Бонифаций VIII посреди ночи поднялся с постели, чтобы выслушать рассказ о ней.

Почти одна только приморская Фландрия приняла участие в борьбе под руководством Брюгге. Находившийся во власти патрициев Гент, занятые французами Лилль и Дуэ не могли присоединиться к ней[793]. Но после победы восстали все крупные города. Одинаковые причины породили одинаковые последствия в валлонских и фламандских городах. Борьба с Филиппом Красивым была не национальной, а социальной войной. Лишь только лилльские и дуэсские ремесленники узнали радостную весть, они тотчас же призвали победителей на помощь против сторонников короля[794]. Гюи Намюрский немедленно поспешил к ним на помощь. При Куртрэ фландрская армия ограничилась отражением нападения; теперь она смело перешла от обороны к нападению.

Героическая борьба Фландрии с Францией в течение первых двадцати лет XIV века, борьба, которую она вела только своими собственными силами, представляет, несомненно, одно из самых поразительных и грандиозных явлений средневековой истории. В течение всего конца царствования Филиппа Красивого, в течение царствования Людовика X, в течение значительной части царствования Филиппа Длинного, французские короли тщетно истощали все свои ресурсы на то, чтобы положить конец сопротивлению Фландрии. После различных мирных договоров и договоров о союзах, прекращавших на время борьбу, она снова оказывалась каждый раз еще более упорной и ожесточенной. Разумеется, конфликт Филиппа Красивого с Бонифацием VIII и гражданская война, охватившая Францию при Людовике X и Филиппе Длинном, были на руку фландрцам. Однако как ни серьезны были эти события, они не могли настолько ослабить королевское могущество, чтобы устранить колоссальную диспропорцию между силами обеих воюющих сторон. Если бы победа зависела только от численности войск, то Фландрия, несомненно, была бы обречена. Но нехватку в материальных силах она возмещала моральным перевесом. О фландрских армиях начала XIV века можно сказать то же самое, что об армиях французской республики конца XVIII в. В обоих случаях — импровизированные солдаты, навербованная наспех милиция, могли выдержать натиск регулярных войск лишь потому, что к патриотизму у них присоединялась вся страсть победоносной партии. Республиканцы, сражаясь с эмигрантами, в то же время сражались с Австрией; а фландрские ремесленники видели во Франции прежде всего союзницу «leliaerts» и патрициев. Борясь с Гюи Намюрским и Вильгельмом Юлихским, французский король полагал, что он имеет перед собой только возмутившихся крупных вассалов; в действительности же он имел перед собой вождей восставшего социального класса. Этим объясняются огромные размеры принесенных Фландрией жертв и массы выставленных ею бойцов. Ремесленное население предместий ее больших городов являлось неисчерпаемым человеческим резервом, из которого она могла брать людей без счета. Конфискованные мятежниками богатства патрициев составили военные фонды[795]. К этому надо прибавить, что сырая почва Фландрии, пересеченная рвами и глубокими реками, превращавшаяся осенью благодаря дождям в непроходимые болота, ставила продвижению французских армий такие же препятствия, на какие наткнулись в XI веке имперские армии. Наконец, следует заметить, что городские войска, составленные большими сомкнутыми батальонами, поражали и сбивали с толку королевские армии своей неожиданной тактикой.

В конце июля 1302 г. фландрская армия осадила Лилль. Начальник французского гарнизона, покинутый «простонародьем», обещал сдать город, если король не придет к нему на помощь до середины августа. То же самое произошло и в Дуэ. Иоанн Намюрский, прибывший во Фландрию и принявший здесь верховное командование, знал, что французский король не может собрать в такой короткий срок новую армию. Поэтому он распустил городскую милицию и, оставив себе лишь несколько всадников, и нескольких ставших на сторону народа патрициев, ожидал сдачи обоих городов, которая и произошла в указанный срок. Вся Фландрия, до «Нового Рва» (Neuf-Fosse), отделявшего ее от Артуа, была отвоевана у Франции.

Между тем король лихорадочно готовился к новой кампании. Парижская буржуазия требовала суровой мести за унижение, испытанное при Куртрэ. Она смотрела на фландрцев, как на дерзких и безумных бунтовщиков. Введенная в заблуждение именем П. Конинка (Pierre Li Roi), она думала, что они выбрали себе королем какого-то ткача.

(«Никогда еще не слыхано было такого безумия, чтобы люди отступились от своего собственного государя и выбрали королем человека низкого происхождения, фактически превратив, вопреки всякому праву, графство в королевство».)[796].

Филипп Красивый пытался, как и всегда при тяжелых обстоятельствах своего царствования, склонить на свою стороне общественное мнение. Он приказал своим бальи распространить в народе слух, что его войска были побеждены лишь благодаря измене. В действительности, поражение Роберта Артуа крайне тревожило его. Письмо, посланное им в августе буржскому духовенству, явно свидетельствует о полной растерянности; можно было подумать, что Франция находится накануне вторжения. «Только тот, — читаем мы здесь, — у кого в груди железное сердце, кто совсем лишен человечности, может отказать при таких обстоятельствах прийти на помощь нам и королевству»[797].

Филипп Красивый сам стал во главе своих войск. Но воспоминание о Куртрэ было еще слишком свежо, и это мешало ему действовать энергично. Встретившись с неприятелем, французская армия остановилась. В течение всего сентября фландрцы, следуя тактике, которая так удалась им при Куртрэ, держались оборонительно, а король не решался напасть на них. Он надеялся, что голод заставит их отступить, но случилось как раз наоборот. Благодаря близости крупных городов, рекам и каналам, соединявшим Брюггский порт с внутренними областями страны, снабжение фландрской армии происходило легко и без перебоев, между тем как королевская армия, для прокормления которой требовались громоздкие и дорогостоящие обозы, вскоре ощутила на себе последствия недостаточного снабжения. Лошади умирали от недостатка фуража; пришлось отступить и оставить поле сражения за мятежниками.

Последние могли считать себя отныне непобедимыми. Прибытие в мае 1303 г. Филиппа Тьетского[798], старшего из сыновей Гюи де Дампьера после Роберта Бетюнского, который находился в заключении вместе с отцом, еще более укрепило их веру в себя. Филипп получил звание правителя Фландрии (houdende de amministratie van Vlaenderen), но фактически он ограничился тем, что не мешал действовать народной партии и соглашался на все ее желания, чтобы поддерживать ее энтузиазм, делавший ее столь грозной на поле битвы. С весны «clauwaerts» по собственному почину, перешли в наступление не только против короля, но и против Иоанна д'Авена и своих епископов. Весной 1303 г. флот, под командованием Гюи Намюрского, стал тревожить берега Зеландии, между тем как одна армия вторглась в Генегау, а другая, — завладела епископским городом Теруанем. Фландрцы питали такую же ненависть к французскому королю, как и к прелатам, которые по его приказанию наложили интердикт на страну. Они стремились освободиться от Франции и от французской церкви. В Риме их послы требовали от Бонифация VIII возведения Фландрии в особый диоцез[799]. Все французское стало ненавистным. Во время занятия Теруаня у статуи Людовика Святого отбили голову, а затем город был подожжен[800]. Отсюда армия направилась к другой «духовной столице страны — Турнэ и осадила этот город, но безуспешно.