Несомненно, очень преувеличивают влияние Марланта те, кто видит в нем идеолога фландрской демократии, нанесшей спустя несколько лет после его смерти решительное поражение французской армии под стенами Куртрэ. Действительно, Марлант не был вовсе политическим поэтом, и если он проповедывал простоту нравов, если он прославлял бедность и труд, то в этом следует видеть лишь общие места, встречающиеся у моралистов всех времен, а не нападки на городской патрициат, могущество которого было сломлено победой при Куртрэ. У него нельзя найти никакого следа тех социальных требований, которые были распространены в его время среди валяльщиков и ткачей больших городов. Но хотя Марлант и не породил ни Конинка, ни Заннекина, ни Артевельде, тем не менее он оказал решающее влияние на фламандский народ. Не в том смысле, что он окончательно освободил его от зависимости по отношению к французской литературе (в XIV веке выходило множество переводов, и еще при жизни Марланта Гейн ван Акен перевел Roman de la Rose — Роман о Розе), но в том, что он сделал фламандский язык литературным языком, превратил его в язык, способный полностью выразить национальный гений. Он вполне заслужил звание «отца вех фламандских поэтов», которое дал ему Бундале. До конца Средних веков большинство писателей, оставивших глубокий след в нидерландской литературе, были его учениками, и если после его смерти для развлечения продолжали читать «французские книги», то в его произведениях фламандская душа впервые нашла нужную ей насущную пищу.

Искусство в Бельгии разделяло ту же участь, что и литература. Оно также со своей стороны испытывало влияние Франции, и наиболее оживленный центр его точно так же находился в валлонских областях страны.

Правда, в XII веке Льеж сохранял еще германские традиции своей школы. Строитель хора в Сент-Круа всецело находился еще под рейнским влиянием[683], и это же влияние можно распознать в работах эмалировщика Готфрида Клера. Но совсем иную картину мы наблюдаем в следующем веке. Архитектор, построивший динанскую церковь, вдохновлялся, по-видимому, реймским собором. Работы Гуго из Уаньи не имеют ничего общего с германским ювелирным искусством. Как бы велика ни была его личная оригинальность, однако в его творчестве можно с полной очевидностью найти новые пришедшие из Франции формы, свидетельствующие о том, что процесс эволюции завершен[684].

Этот процесс еще значительно легче и раньше закончился в Турнэ, который по своему местоположению должен был скорее, чем Льеж, испытать на себе влияние Франции, да к тому же Турнэ, в отличие от Льежа, не зависел от имперской церкви. Через Турнэ готическое искусство Франции распространилось в Бельгии, подобно тому, как романское искусство Германии проникло в него через Льеж. Оно здесь вполне завладело скульптурой[685] и подчинило своим принципам архитектуру. Изумительные хоры, которые при епископе Вальтере Марвиском (1219–1251 гг.) заменили романские хоры собора, были чисто французским произведением — по своему плану и методам постройки. Однако турнэская школа не ограничилась рабским копированием французского стиля[686]. Теснящиеся вокруг собора прекрасные церкви св. Якова, св. Николая, св. Марии-Магдалины и св. Квентина отличаются большой оригинальностью. Со своей плоской абсидой, своими моноцилиндрическими столбами, своими копьевидными окнами без крестов и трилистников, своими непрерывными верхними галереями боковых приделов, своими сквозными скульптурными украшениями, своим главным фронтоном с двумя башенками по бокам, украшенными тонкими колонками, они являются образчиками того полного грации и изящества типа, который можно узнать сразу с первого же взгляда.

Турнэский стиль быстро распространялся повсюду, куда проникали камни из каменоломен Турнэ[687]. Его можно встретить в Валансьене, в восточном Генегау, во Фландрии, за исключением приморской части ее[688], и даже в Голландии. Неоспоримые признаки его можно найти в церкви св. Николая и св. Иоанны[689] в Генте, и его главные мотивы легко распознать в мотивах брюггских памятников, построенных до середины XIV века. К сожалению, мы не знаем имен художников, которым принадлежали во Фландрии сооружения, сделанные в правление Иоанны и Маргариты Константинопольской, когда архитектурная деятельность была особенно оживленной. Сохранилось имя только одного из них, именно валлона Арну из Бинша, творца прекрасной церкви Паммельской Божьей матери в Оденарде. Почти бесспорно, что валлонские же архитекторы были строителями других каменных памятников в графстве. Таким образом, страна, доставлявшая строительный материал, продолжала по-прежнему доставлять также и художников, пользовавшихся мм в своей работе. Впрочем, вряд ли можно сомневаться в том, каким успехом пользовались турнэские архитекторы в долине Шельды, если известно, что еще в XIV веке художники этого города работали над сооружением гентской башни и брюггской ратуши.

В отличие от Фландрии, Брабант не испытал турнэского влияния. Обладая богатыми каменоломнями, он не нуждался в привозном камне из других стран и потому избавился от наплыва чужеземных архитекторов. В связи с этим его памятники имеют совершенно иной вид, чем памятники Фландрии. Хотя хоры церквей св. Иоанна — в Генте и св. Гудулы — в Брюсселе построены в одно и то же время, но они, бесспорно, принадлежат двум различным школам. Этой самостоятельностью брабантской архитектуры объясняется блестящая участь, выпавшая на ее долю. Начиная с XV века она распространилась повсюду в Нидерландах, покрыв их замечательными зданиями.

Приморская Фландрия, бывшая, подобно Брабанту, тоже независимой от турнэской школы, стала, как и он, колыбелью самостоятельного и оригинального искусства. Здесь строительные материалы тоже имели решающее влияние на развитие архитектуры. Тесаный камень, отправлявшийся по Шельде, не мог попасть в эту страну, расположенную к югу от устья великой реки. Поэтому здесь пришлось обратиться к кирпичу. Конечно, местные архитекторы вдохновлялись повсюду французскими или турнэскими образцами, но употреблявшийся ими материал заставлял их прибегать к новым комбинациям, придававшим церквям этой области, например — церквям в Дамме, Арденбурге и Ливеге, совершенно своеобразную физиономию. Потребление кирпича должно было породить отличавшиеся фантазией и изяществом произведения, особенно в области орнамента. Украшения стен зернохранилища в Тер-Досте, построенного в XIII веке, предвещали уже появление тех очаровательных фронтонов, которые еще и в настоящее время радуют взор путника на улицах Брюгге, Ипра и Гента.

Большинство церквей, сооруженных: во Фландрии в XIII веке, было приходскими церквями. Построенные на средства жителей, они свидетельствуют о богатстве и могуществе больших городов страны. Однако они не являются еще наиболее ярким проявлением этого процветания; подлинное свое выражение любовь горожан к блеску нашла в гражданских памятниках. Если во Франции, Германии и Англии можно встретить церкви, значительно превосходящие нидерландские храмы благородством своих линий и гармонией пропорций, то зато мы тщетно стали бы искать здесь зданий, могущих соперничать с Брюггским и особенно с Ипрскими торговыми рядами. Здесь мы имеем перед собой совершенно новое искусство, ничем никому не обязанное. Фландрия нигде не заимствовала образцов тех грандиозных и строгих сооружений, практическое назначение которых так удачно сочетается с их характером, захватывающим по своему героизму и величию. Это — творения того городского гения, который наложил свою печать и на литературу, освободив ее от рабского подражания французским образцам. Но результаты, достигнутые в искусстве, были еще более блестящими; свое наиболее благородное и характерное выражение фламандская культура XIII века нашла в сооружениях городских торговых рядов.