Новая религия, разумеется, прежде всего стала распространяться в наиболее населенных и богатых частях страны, т. е. в долинах Мозеля и Рейна. Не подлежит сомнению, что первые христиане пришли к берегам Мааса и Шельды именно из Кельна и Трира[32]. Впрочем, у нас нет никаких данных о подробностях принятия христианства. Предания, относящие создание различных епископств севера к I веку, не имеют под собой никаких исторических оснований и должны быть отнесены к числу легенд.

Возможно, что епископальное устройство было впервые введено в Трире во второй половине III века. Со времени св. Матерна (313 г.) Кельн составлял отдельное епископство; и так же обстояло, по-видимому, и с Тонгром. Во всяком случае, спустя 30 лет и этот округ, несомненно, имел особое епископство[33]; св. Серваций, подпись которого имеется в актах Сардикского собора (343–344 гг.) и присутствие которого засвидетельствовано на соборе в Римини (359 г.), является первым подлинным епископом, о котором упоминает история Нидерландов[34].

Но если нам так мало известно о происхождении Тонгрского диоцеза, то еще гораздо меньше мы знаем о диоцезах Арраса, Турнэ и Теруаня[35]. Имея меньшее значение, чем Тонгр, и будучи более удалены на север от очагов римской культуры, эти города лишь очень поздно и очень медленно стали доступны христианству. К концу IV века морины были еще язычниками, и тот факт, что их апостол, святая Виктрис (около 383 г. — около 407 г.), происходила из отдаленного города Руана, заставляет предполагать, что диоцезы северной Бельгии имели в это время еще очень несовершенную организацию, или вернее, что образовавшиеся здесь христианские общины зависели от епископства Реймского, церковного центра городов этой провинции.

К тому времени, когда в северных провинциях «Второй Белгике» и «Нижней Германии» стало распространяться христианство, в этих областях уже не царила больше та полнейшая безопасность, которой они пользовались в течение двух веков. Мощный барьер, удерживавший со времени Цезаря варваров на правом берегу Рейна, стал подаваться под натиском франков, и романизованным потомкам белгов предстояло вскоре навсегда уступить часть своей территории тем самым германцам, переправе которых через эту реку старались некогда помешать их отцы.

Более чем вероятно, что медленная германизация Нидерландов началась еще до III века. Велико было число германцев, переправлявшихся через Рейн с целью поступить на службу в римские легионы или обосноваться в качестве земледельцев в бассейнах Шельды и Мааса. Впрочем, эти пришельцы, рассеявшись среди белго-римских племен, вскоре смешивались с ними. Из смешения старых обитателей с новыми, как и во всех колонизуемых странах, образовалась смешанная народность, обладавшая, однако, общей культурой. Среди населения провинций вскоре стало невозможным распознать элемент, внесенный варварами. Люди, населявшие страну между морем и Рейном, — будь то германцы или белги по своему происхождению, — все считали своим отечеством Римскую империю и все называли себя римлянами.

Во второй половине III века жители северной Галлии впервые столкнулись с германцами, вторгнувшимися к ним в качестве завоевателей и грабителей[36]. Дезорганизованная гражданскими смутами в Империи рейнская армия не в состоянии была отбросить их. Полчища франков и аламанов стали опустошать провинции, между тем как другие варвары — фризы и саксы — совершали набеги на побережье, заселенное моринами и менапиями.

Правда, императорам в конце концов удалось отбросить вторгнувшиеся полчища, но неисчислимы были причиненные ими бедствия. О них можно судить по тому, что Максимин в 286 году поселил франков в качестве колонистов в «опустошенных частях» областей моринов и треверов[37]. Была организована серьезная защита побережья (litus saxonicum): отныне предстояло оказывать сопротивление не только на Рейне, но также и вдоль морского побережья врагу, мощь которого обнаружилась только теперь.

Эта первая тревога заметно изменила облик страны. Саксонским пиратам удалось все же поселиться в некоторых местах на побережье, и до сих пор нетрудно распознать путем изучения названий местностей следы их колонизации в окрестностях Булони[38]. Если же они реже встречаются в приморской Фландрии, то это, несомненно, объясняется тем, что оседание почвы, которое произошло в этой местности к концу III века и привело к исчезновению части ее под водой, заставило завоевателей удалиться, из нее, вызвав в то же время и окончательный уход отсюда романизованного населения[39]. Вскоре благодаря восстанию Карозия (286–293 гг.), которому поручена была охрана побережья, салические франки силой захватили Батавский остров и стали угрожать Бельгии с севера, в то время как рипуарии угрожали ей с востока. Таким образом северные провинции, находившиеся одновременно с трех сторон под ударом варваров, являлись лишь форпостом Римской империи на германской территории, и неустанные усилия, требовавшиеся для защиты этой открытой со всех сторон и лишенной естественных границ равнины, могли только на время отсрочить неизбежную катастрофу.

С самого начала IV века область, ограниченная коленом, образуемым Рейном на протяжении от Кельна до моря, была театром непрерывных военных действий между франками и римлянами. Отброшенные Констанцием Хлором, Константином и Юлианом, вторгнувшиеся завоеватели неустанно продолжали свои нападения, и отражение их ударов становилось с каждым днем все труднее. Область к северу от отрогов Арденн и Генегау, по которой все время проходили войска и которую грабили варвары, превратилась постепенно в пустыню, и население ее исчезло. Рейн не был уже больше достаточным оплотом. Пришлось возвести вторую защитную линию за ним. С помощью остатков сооружений, колонн, надгробных плит старались насколько можно укрепить города[40]. Были возведены укрепления по берегам Мааса, построены редуты и вырыты рвы вдоль большой дороги из Булони в Кельн[41]. Эти новые укрепления свидетельствовали лишь об опасности, которую они не в состоянии были отразить. В 358 г. победитель салических франков, Юлиан вместо того, чтобы отбросить их за Масс, позволил им поселиться в необитаемых частях Токсандрии (Кампин)4. Правда, они заселили эту область в качестве римских подданных, но когда в начале V века (402 г.) Стилихон собрал вокруг себя северные легионы, чтобы защитить Италию от готов, франкские племена, видя перед собой огромные свободные пространства, расселились в Бельгии и начали заселять долины Шельды и Лиса. С этого времени Рейн перестал уже быть северной границей Римской империи. Граница шла теперь по линии, проходившей через Марк (Па-де-Калэ), Аррас, Фамар и Тонгр[42]. Вскоре она еще больше отклонилась к югу. Около середины V века салические франки захватили Турнэ, между тем как рипуарии перешедшие через Рейн несколько позднее 406 года, идя с востока на запад, переправились на левый берег Мааса.

Таким образом, на севере в провинциях Бельгии и Германии, предоставленных Римом их собственной участи, как и во времена появления в них Цезаря, снова противостояли друг другу два народа — германцы и белго-римляне.

Если в наши дни установить на карте между Дюнкирхеном и Маастрихтом лингвистическую границу, отделяющую в южных Нидерландах жителей, говорящих на романском языке, от их соотечественников, говорящих на германском языке[43], то сейчас же бросаются в глаза два очень любопытных факта. Эта граница составляет непрерывную линию, не образуя нигде излома: установленное ею разграничение между обоими народами абсолютно четко. На всем ее протяжении фламандский и валлонский языки, подобно морю вдоль побережья, соприкасаются друг с другом, не сливаясь: внутри отделяющихся ею лингвистических групп нигде нельзя встретить чуждых языковых островков или клиньев. Это положение объяснялось бы очень просто, если бы языковая граница совпала с географической и проходила бы, например, по течению большой реки или вдоль подножья горной цепи. Но фактически она нигде не определяется ни направлением рек, ни рельефом почвы. Почти повсюду она проходит по равнине, и нет никакого материального признака, который предупреждал бы путника о том, что он ее пересекает.