Светские князья и крупные бароны способствовали еще более чем цистерцианцы распашке и колонизации страны. В течение XIII века обширные пустоши, или, пользуясь выражением тогдашних документов, «пустыни» (solitudines), которые занимали еще значительную часть Брабанта, Генегау, Фландрии и Намюрской области и которые, по-видимому, никогда не возделывались, были распаханы, и покрывавшие их раньше леса, степи и болота исчезли. В начале следующего века распашки приобрели такие размеры, что в целях сохранения лесов начали запрещать их[552]. Но в Арденнской области, более отставшей в своем развитии, по-видимому, только в XIII веке началась эра распашек.

Рядом со старыми поместьями, старыми земельными участками и деревнями, восходившими либо к римским «villae», либо к эпохе германского поселения, возникли «новые города» (villes neuves), названия которых, оканчивающиеся в валлонских областях на «sart» или на «ster», а во фламандских областях — на «rade» или на «kerke», еще и в настоящее время указывают на их относительно недавнее происхождение[553].

Инициаторами этого дела были, разумеется, крупные сеньоры, и в особенности князья. Действительно, невозделанные земли (warescapis, warets, woestinen, moeren) были подчинены их «верховным правам» или их «юрисдикции», и они одни имели право распоряжаться ими[554]. Передавая обширные участки новым аббатствам, они стали также энергично заселять их.

Заселение земель могло происходить лишь при совершенно особых условиях. Нужны были значительные привилегии, чтобы привлечь колонистов на неосвоенные еще земли. Повсюду была гарантирована самая полная личная свобода «новоселам» (hospites) или «летам» (leaten), поселившимся в новых селениях. Земля была уступлена им за ничтожную подать и умеренные повинности[555]. Им было гарантировано право, обычно копировавшееся с права соседнего города и тщательно регулировавшее тариф штрафов и юрисдикцию. Большинство новых городов Генегау получили право Монса или Валансьена, брабантские города — право Лувена, а города Аьежской области — право столицы. Вновь освоенные места получили повсюду свои особые эшевенства, бывшие органом их права и служившие судом для их жителей. Не было больше речи о старых помещичьих повинностях, праве «мертвой руки», праве на лучшую голову скота, пошлине за брак. В этих деревенских колониях, как некогда в городских колониях, «крепостные» (manants) сразу стали свободными людьми, «franci homines». Их отношения к сеньорам не носили больше следов личной зависимости. Они должны были выполнять повинности только по отношению к государству, именно воинскую повинность и «талью» (taille). Поставленный во главе их мэр (maire) не имел ничего общего с помещичьим управляющим: это был административный чиновник. Очень часто им предоставлялось даже право принимать участие в его назначении[556].

Так возник новый тип крестьянина. Свободный человек встречался теперь не только в городах; он появился также в сельских местностях, и часто можно было наблюдать, что жители новых деревень назывались «горожанами».

Эти новые свободные крестьяне-собственники оказали на общее положение сельского населения такое же влияние, как цистерцианские поместья на старые бенедиктинские поместья. В обоих случаях существовавшие на старых землях порядки изменились в соответствии с порядками, создавшимися на девственных землях. Вместе с дальнейшими успехами колонизации в исстари возделывавшихся областях смягчалось поместное право и крепостная зависимость. В 1245 г. графиня Маргарита заменила в Генегау обычай, в силу которого она взимала половину наследства у каждого из «людей церкви» (homme de sainteur, homme de I'Eglise) очень легкой податью, правом на лучшую голову скота[557]. В 1252 г. она распространила эту меру на крепостных своих фландрских поместий[558]. В 1248 г. герцог Брабантский пошел еще дальше по этому пути, уничтожив без всяких возмещений право «halve — have» на своих собственных землях, т. е. в «s'herren dorpen» (герцогских деревнях)[559]. В 1221 г. было уничтожено в области Алоста и Термонда право преследовать беглых крепостных[560].

Впрочем, не следует думать, будто для изменения положения крестьян был необходим письменный документ. С того момента как в старом социальном здании появились огромные трещины, оно должно было само собою рухнуть в результате подражания. Мало-помалу крестьяне освободились повсюду. Разумеется, старые «кутюмы» (coutumes) не совсем исчезли. Вплоть до самого конца старого порядка не снимается вопрос о праве «мертвой руки», праве на лучшую голову скота, пошлины за брак. Но даже там, где эти повинности были особенно распространены, например, в области Алоста и в Генегау, их природа изменилась. Они приняли характер фискальных повинностей, простых личных налогов. Люди церкви («hommes de saintem»), потомки старых церковных familliae, стали теперь свободными людьми, вносившими ежегодную подать в несколько денье графу, как фогту аббатств, а взимавшаяся после их смерти с оставленного ими имущества «лучшая голова скота» была в действительности лишь налогом с наследства[561].

Словом, с конца XIII века личная крепостная зависимость стала встречаться очень редко[562], и достаточно пробежать «Cartulaire des cens et rentes dus au comte de Hainaut» (Картулярий цензов и рент для графа Генегау) (1265–1286 гг.), чтобы убедиться, что право преследования беглых крепостных применяется с тех пор лишь в очень немногих деревнях и что вообще огромное большинство населения стало свободным. Любопытная вещь! Во многих случаях можно убедиться даже, что прямые потомки прежних крепостных церкви превратились в привилегированных лиц. Действительно, хотя они перестали быть крепостными, но они все же сохранили преимущества, некогда принадлежавшие «familia», в которую они входили. Так, например, в Генегау «люди церкви» монастыря св. Альдегунды были освобождены от уплаты пошлин[563], а в Брабанте крепостные монастыря св. Петра в Лувене (S. Pietersmannen) подлежали непосредственной юрисдикции герцога: они составляли замкнутую корпорацию, и, чтобы иметь возможность пользоваться их привилегиями, надо было доказать, путем показаний свидетелей, что владеешь этими привилегиями по наследственному праву[564].

Одновременно с тем как население старых деревень получило свободу, оно получило также устройство, сходное с устройством новых деревень. Господские дворы стали простыми имениями, «cours de tenans», laethoven, и утратили личную юрисдикцию над жителями.

Каждый приход получил свое эшевенство, и начиная с середины XIII века территориальные хартии унифицировали положение этих мелких судов, подчинили их вышестоящим эшевенствам, словом, дали деревне судебное устройство, которое она сохранила без заметных изменений до конца XVIII века.

В то время как внутри страны основывались новые города, а «Угольный лес» (Silva carbonaria), столь продолжительное время отделявший друг от друга фламандцев и валлонов, под ударами топоров дровосеков с севера и с юга мало-помалу покрывался возделанными землями, не менее крупные изменения происходили во всей приморской области. Начатые уже в XI веке работы по возведению плотин и по осушке земель стали подвигаться вперед с исключительной быстротой. Вид морского побережья от Бурбура до Антверпена преобразился: море стало окаймляться все более широкой полосой польдеров. С начала XIV века эстуарий Изера, глубоко изрезывавший до тех пор морской берег, совершенно исчез[565].