Любопытный пример в этом отношении представляла Гентская коллегия XXXIX. Эта коллегия образовалась, вероятно, тотчас же после введения годичного срока эшевенства. Она состояла из трех групп по 13 должностных лиц в каждой: 13 эшевенов текущего года, 13 эшевенов предыдущего года, продолжавших выполнять обязанности под названием советников, и, наконец, 13 «vacui» («vagues»), т. е. лиц бывших эшевенами до 13 советников. Между этими тремя группами установлено было правильное чередование, по которому в конце каждого года эшевены становились «vacui», советники — эшевенами и «vacui» советниками.

Таким образом, патрициат окончательно завладел городским управлением, и графиня Иоанна вынуждена была в 1228 г. ратифицировать положение вещей, в силу которого она отныне не могла вмешиваться в назначение городского совета. То, что случилось в Генте, произошло также, хотя и в менее законченном виде, в других городах. В том самом году, когда Иоанна признала коллегию XXXIX, она отказалась также от вмешательства в выборы ипрских эшевенов, и изданная ею по этому поводу хартия показывает, что наряду с 13 эшевенами в собственном смысле слова имелась еще другая группа эшевенов, члены которой обладали несомненно полномочиями, сходными с полномочиями гентских «советников». В Брюгге в 1241 г. тоже имелся наряду с эшевенами «consilium» (совет). Таким образом, городская магистратура, освобождаясь от власти графа, одновременно с этим усложнялась: ее функции специализировались в руках различных коллегий. В общем, эшевены в собственном смысле составляли городской суд (scepenen van der Keure), в то время как советники заведовали земельной юрисдикцией (scepenen van gedeele) и следили за соблюдением общественного мира (paysierers). Что касается управления городскими делами, то ими занимались как те, так и другие.

Эшевены фландрских городов кажутся, на первый взгляд, совершенно похожими на «consules» (консулов) или «Rathherren» немецких городов. Однако они отличались от них в одном существенном пункте. Действительно, как ни велики были их автономия и независимость, они не сумели окончательно освободиться от власти князя. С конца XII века рядом с ними в каждом городе находился графский чиновник, бальи (baillivus, baljum), заменивший прежнего феодального кастеляна. Различие между этим бальи и эшевенами было очень резким. Эшевены были представителями города, бальи — агентом князя. Будучи наемным и сменяемым служащим, он был подотчетен только князю и считал себя орудием его воли. Если эшевены были неподвластны графу, то бальи, со своей стороны, был совершенно неподвластен городу. Так как его постоянно переводили с одного места на другое и выбирали не из населения того города, которым он управлял, то он не мог нигде пустить глубоких корней: это был перемещавшийся с места на место чиновник, зависевший только от князя, назначавшего его и платившего ему.

Городские магистраты и чиновники князя, деятельность которых протекала скорее параллельно друг другу, чем во взаимной координации, представляли столь различные тенденции и идеи, что рано или поздно они должны были прийти в столкновение друг с другом. Первые являлись воплощением городской автономии и партикуляризма, вторые представляли агентов территориальной власти. Первые опирались на привилегии, вторые — на обычное право. С середины XIII века между ними возникают уже трения. Гармония, столь долгое время царившая во взаимоотношениях между графом и городами, уступила место все более и более обострявшемуся соперничеству. Идеал больших городов был явно республиканским и они, достигнув вершины богатства и могущества, лишь с трудом выносили вмешательство своего сеньора. Вдали уже раздавались раскаты грозы, разразившейся в следующем веке.

Нет надобности останавливаться так же подробно на описании брабантских городов, как городов фландрских[537]. Действительно, в обоих случаях наблюдается в основных чертах только что описанный нами конституционный тип. Как и во Фландрии, эшевенство, члены которого назначались князем из среды горожан, составляло городской суд. Рядом с ним находились присяжные, сходные с присяжными льежских городов, и бывшие как органом юрисдикции мира, так и представителями городской общины. Но, в отличие от льежских присяжных, они под конец почти повсюду исчезли в XIII веке и были поглощены институтом эшевенов, представлявшим с тех пор городскую власть по преимуществу. Первоначальное влияние герцога на эшевенство, значительно ослабело в это время, ибо в каждом городе члены его должны были отныне принадлежать к «родовитым семьям» (geslachten, lignages). Число этих «родов» повсюду равнялось числу эшевенских мест, и это совпадение было, несомненно, не случайным. Брабантские «роды», по-видимому, представляли искусственные группы из патрицианских фамилий, созданные для обеспечения монополии выбора эшевенов. Эшевенство оставалось в герцогстве пожизненным гораздо дольше, чем во Фландрии; только с 1234 г. (Брюссель) введен был принцип избрания на годичный срок.

Оригинальная особенность городских конституций Брабанта заключалась в роли, предоставленной ими гильдиям. Можно сказать, что и в этом отношении брабантские конституции носили, по сравнению с городскими конституциями Фландрии, архаический характер. Мы видели, что неподвижный и пассивный характер, приобретенный фландрской торговлей в конце XIII века, лишил гильдии их прежнего значения. Наоборот, в Брабанте, где экономические перемены произошли позже и не так резко, они сохранились, но в соответственно преобразованном виде. Эшевены, уступили им контроль над промышленностью, которым они и занимались до конца Средних веков. Таким образом, они стали необходимым элементом городской организации, но именно благодаря этому они должны были отказаться от своей автономии. Гильдии были строго подчинены коллегии эшевенов, и их деканы (guldekene oudermannen), назначавшиеся ею, приняли характер городских чиновников[538]. Демократическое движение во Фландрии смело последние следы гильдий, в Брабанте же гильдии в XIV веке столь глубоко укоренились в городских конституциях, что они могли противиться демократическому движению. Они пережили упадок суконной промышленности, и следы их можно встретить даже в XVII веке.

Хотя брабантские города со своими «знатными родами» и гильдиями имели физиономию довольно отличную от фландрских городов, учреждения которых были проще и менее архаичны, однако по отношению к князю они занимали такое же положение, как и последние. Подобно им они не стали вольными городами, городскими республиками. В каждом из них герцог имел представителя своей власти. Единственная разница за, — ключалась в том, что брабантские чиновники имели менее современный характер, чем фландрские бальи, они сохранили старые названия «villicus» или «mayeur» (в Аувене), «amman» (в Брюсселе), «ecoutete» или «schoutheet» (в Антверпене). Антагонизм между ними и городами был менее резок, чем во Фландрии, и мы еще увидим, что грозное восстание в XIV веке городов левого берега Шельды против их графа миновало Брабант[539].

Легко понять, что в такой промышленной и торговой стране, как Нидерланды, условия жизни сельского населения и земельные отношения должны были измениться с ранних пор. Образование множества городов радикально преобразило аграрный строй. До конца XI века крестьянин работал лишь для удовлетворения потребностей своего сеньора и своих собственных. Как общее правило, продукты сельского хозяйства не вывозились. Если они были в избытке, то их хранили в амбарах на случай возможного неурожая. Продукты сельского хозяйства потреблялись на месте. Никто не имел стимулов производить больше известного и неизменного количества, установленного обычаем. Но когда города стали привлекать в свои стены непрерывно возраставшее население, которое нужно было кормить хлебом и мясом, то для деревни началась новая эра. Так как горожанин необходимо зависел в своем пропитании от крестьянина, то последний стал производить теперь для продажи. Он расстался со своей вековой неподвижностью, он старался увеличить свои доходы, стремился, в свою очередь, развить экономическую деятельность, но сделать это он мог лишь обладая свободой, которой он был лишен до тех пор. Таким образом в XII веке старая земледельческая цивилизация рушилась под напором социальных и экономических причин, приведших к возникновению городов. Крепостная зависимость стала вскоре исключением. Вообще же крестьянин, следуя за горожанином, судьба которого был связана с его судьбой, стал, подобно ему, свободным человеком. Параллельно с этим расцвет торговли радикально изменил жизнь и даже вид деревень.