— Отец Софии Лазаревны.

— Недавно был у меня. Не ты ему подсказал?

— О тебе без меня весь поселок знает. К месту сказать, мы с другом тоже насчет Софии Лазаревны пришли… Угадай нам ее судьбу, а?..

Губы Оксаны дернулись в едва приметной улыбке:

— Саша, я не гадалка.

— Другим ведь предсказываешь.

— Предсказывать и гадать — это не одно и то же.

— Ну тогда предскажи, что ожидает Софию Лазаревну.

— Ничего ее не ожидает. Об этом я старику говорила. Неужели лысый думает, что вам скажу иное?

— Понимаете, какая ситуация… — стараясь вырваться из вяжущего оцепенения, заговорил Голубев. — Судьба тети мне очень дорога…

— Чем? — внезапно спросила Черноплясова.

— Она материально мне помогала, и теперь я остался без средств к существованию.

— Разве Максим не может помочь?

— Максим Вольфович — чужой человек. Совесть не позволяет обращаться к нему за помощью.

— Значит, надо самому зарабатывать.

— В меру сил стараюсь, но… Нынче такая дороговизна, а у меня талантов — кот наплакал.

— Да, бесталанным сейчас трудно, — словно согласилась Оксана. — Разбаловала нас уравнительная система. Жили, как у Христа за пазухой, мечтатели.

Слава виновато улыбнулся:

— Так нас учили…

— Пока не поздно, надо переучиваться.

В конце концов при активной поддержке Донцова удалось вроде бы разжалобить Оксану и вызвать у нее сочувствие к «обнищавшему племяннику».

— Фотографию принесли? — сурово спросила она.

— Конечно!..

Голубев торопливо сунул руку во внутренний карман пиджака и заметил, как настороженно следившая за ним овчарка мгновенно вскочила на ноги. Сидевшая спиной к собаке Оксана не могла этого видеть, однако она тотчас сказала:

— Айна, спокойно.

Овчарка покорно улеглась. Слава, достав фотоснимок, осторожно протянул его Оксане. Та положила фотографию перед собой, нахмуренно вгляделась и вдруг заявила:

— О судьбе этой женщины сказать что-то определенное трудно. Отвлекает находящийся рядом с ней мужчина.

— Но Лазарю Симоновичу вы говорили… — робко заикнулся Голубев.

— Старик приносил другую фотографию. Там женщина была одна, без отвлекающих объектов.

— Так ведь это та же самая, София Лазаревна…

— Не подсказывайте упрощенных решений, — с внезапной резкостью сказала Черноплясова. — Для меня не существует ни имен, ни фамилий. Мне нужно видеть безымянное лицо.

— Оксаночка, ты не нервничай, сосредоточься, — попросил Донцов.

— Не мешайте советами!

Черноплясова вновь уставилась взглядом на фотографию. В комнате наступила такая тишина, что стало слышно, как за окном тихонько стрекочет кузнечик. Голубев с Донцовым замерли в напряженном ожидании. Минут через пять Оксана тяжело перевела дыхание. Достала из коробки сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурила. Несколько раз глубоко затянувшись, устало произнесла:

— Нет, кроме изуродованной березы, ничего не вижу.

— Может, там тетя зарыта? — осторожно спросил Слава.

Черноплясова еще затянулась сигаретой:

— Не знаю. Вижу только раздвоенную березу.

— А насчет мужчины, который вас отвлекает, что можете сказать?

Оксана промолчала. Темно-синие зрачки ее глаз, как показалось Славе, вдруг почернели. Большими затяжками она быстро сожгла сигарету, раздавила в пепельнице желтый фильтр и только после этого снова уставилась взглядом в фотографию. На этот раз Черноплясова не отрывала немигающего взгляда от снимка так долго, что Голубеву стало невтерпеж задать очередной вопрос, однако он изо всех сил старался молчать. На чистом без единой морщинки лбу Оксаны выступила испарина. Такие же крохотные бисеринки появились над верхней губой. Наконец, она глубоко вздохнула и, закрыв глаза, словно в изнеможении откинулась на спинку стула. Промолчав чуть не минуту, нутряным голосом произнесла:

— Кроме креста, ничего не вижу.

— Какого, кладбищенского? — мигом ухватился Слава.

— Не знаю. Возможно, у этого мужчины под одеждой… на груди висит крест, — не открывая глаз, с тяжелым придыханием ответила Оксана.

На этом то ли чревовещательный, то ли спиритический — Слава так и не понял — сеанс Черноплясовой закончился. Несмотря на настойчивую просьбу Донцова она больше ни слова ни о Софии Лазаревне, ни о Казаринове не сказала.

Поговорив за чаем о разных мелочах, Голубев с Донцовым направились восвояси. Когда они вышли на веранду, провожавшая их Оксана внезапно вспомнила:

— Саша! Не забудь завтра съездить за сигаретами. Возьми четыре блока «Кэмэл». Сейчас денег тебе дам…

Черноплясова ушла в дом. Через какую-то минуту вернулась и протянула Донцову пачку новеньких двадцатипятирублевок.

«И тут сиреневый туман», — тоскливо подумал Голубев, а когда вышли за ограду дачи, торопливо спросил Донцова:

— Григорьич, откуда у Оксаны новенькие четвертные?

— Замызганными деньгами Оксана брезгует. Предпочитает новье. У нее, знаешь, как Володя Высоцкий пел, денег — куры не клюют, а у нас — на водку не хватает.

— Не фальшивые?

— Ты что, мой друг! У Оксанки такие заработки, которые простым людям и во сне не снятся. Завтра к вечеру из Кемерова тысяч пятнадцать — двадцать привезет.

— Круто жирует… — вздохнул Слава. — Ну ты чего-нибудь понял из ее гадания?

— Ничего, кроме раздвоенной березы и креста.

— Слушай, а поблизости от Родниково нет раздвоенных берез?

— Это как? — не понял Донцов.

— Вот так? — Слава растопырил указательный и безымянный пальцы.

Донцов задумался.

— Есть такие березки! — вдруг сказал он.

Голубев даже остановился:

— Где, Григорьич?!

— Не очень далеко. Нынче весной я березовым соком запасался. Когда искал посочнее березки, удачный фотоэтюд сделал. В газете его опубликовал. Пойдем, посмотрим мой альбом.

«Альбом» оказался толстой конторской книгой с наклеенными в нее газетными вырезками опубликованных фотоэтюдов А. Донцова. Сторож-репортер, быстро полистав страницы, показал Голубеву снимок с подписью «Сестры-близнецы». На снимке крупным, планом были изображены весенние, без листвы, раздвоившиеся у комля почти одинаковые березки. В их развилке на заднем плане темнели кудрявые сосны. Одна из них, похоже, сломленная бурей, лежала у кромки большой лужи с зеркальным отражением разлапистых ветвей.

— Григорьич, можешь отыскать это место? — спросил Голубев.

— Почему — нет. От поселка тут — рукой подать, — ответил Донцов.

— Сходим туда?

— Пошли.

По лесной дороге минут через десять они вышли на опушку небольшой рощицы к «раздвоенным» березкам. Сориентировавшись по солнцу, Слава отмерил десять шагов на север, как «нагадала» Лазарю Симоновичу Оксана, и огляделся, рассчитывая увидеть признаки таинственного захоронения. Однако ничего подобного здесь и в помине не было. Плотная земля поросла ровным густым клубничником. Голубев и Донцов чуть не на коленях обшарили всю округу возле березок в радиусе почти до пятидесяти метров, но даже мышиной норки не обнаружили.

Уставшие, сели на ствол поваленной сосны, весенняя лужа у которой давно высохла.

— Обманули дурака на четыре кулака, — вспомнив детскую присказку, разочарованно проговорил Слава и в душе усмехнулся над своей доверчивостью.

— Да, чего-то Оксанка натуманила, — поддержал Донцов.

— Слушай, Григорьич, с какой секс-бомбочкой она видела Максима Вольфовича? — спросил Голубев.

— Наверное, с той, которая, увидев виноградовскую дачу, восхитилась: «Макс! У тебя здесь, ну просто зашибись, как хорошо!» Я ж тебе рассказывал…

— Та «чудесница», что на Венеру Милосскую похожа, только с целыми руками?

Донцов усмехнулся:

— Ну, конечно, не совсем Венера, но что-то венерическое в ней есть.

— Изобрази словами, как твой наметанный глаз ее запечатлел: какие волосы, прическа, одежда и так далее и тому подобное…

Сторож-репортер, недолго подумав, стал рассказывать. Слушая его, Слава будто наяву представил Юлию Николаевну Галактионову. Когда Донцов замолчал, Голубев быстро спросил: