13. Руководствуйся таким примером. Как приступит к тебе какой-нибудь льстец, ты ему скажи: «Ступай-ка ты с этими речами, которые переходят от магистрата к магистрату вместе с ликторами, к кому-нибудь, кто сам этим занимается и не прочь выслушать из чужих уст то, что сам говорил [выше себя стоящим]. Я не могу ни обманывать, ни обманываться; ваши похвалы я принял бы с удовольствием, если бы вы не хвалили злодеев так же, как и достойных людей».

Впрочем, разве непременно нужно так до них опускаться, чтобы они могли разить тебя в упор? Лучше держи их на почтительном расстоянии.

14. А если ты захочешь доброй похвалы, зачем тебе для этого кто-то посторонний? Сам себя похвали. Скажи себе: «Я посвятил себя свободным искусствам. Бедность советовала другое, и талант влек меня к тем занятиям, которые тотчас вознаграждаются, но я обратился к поэзии, хоть за нее ничего и не платят, и принялся за благодетельное изучение философии.

15. Я доказал, что всякое сердце может быть вместилищем добродетели; рождением обреченный на борьбу с трудностями[386], вопреки своему жребию и благодаря своему духу добился я того, что встал наравне с величайшими из людей. Гай не заставил меня предать моей дружбы к Гетулику[387]. Мессалина и Нарцисс[388], долго бывшие врагами всего Рима, прежде чем стали врагами себе самим, не смогли заставить меня изменить отношение к тем, кого я любил несмотря на то, что это грозило бедой. Ради верности я был готов поплатиться головой. Никогда не удавалось вырвать у меня хоть слово, идущее не от чистого сердца и спокойной совести. За друзей я боялся всего, за себя — ничего, разве что, как бы не оказаться недостаточно хорошим другом.

16. Не лил я бабьих слез; никого не хватал, умоляя, за руки; не делал ничего, недостойного мужчины и доброго человека. Я был выше грозивших мне опасностей, готов был идти на казнь, которой мне угрожали, благодарил судьбу за то, что решила испытать, во сколько я ценю свою честь; не подобало мне продавать ее дешево. Я не размышлял долго, стоит ли мне погибнуть ради чести или чести ради меня: слишком неравные были чаши весов.

17. Я не хватался за скоропалительные решения, лишь бы избежать ярости власть имущих. При Гае я видал и пытки[389] и костры; я знал, что под его властью дело дошло до того, что за образец милосердия считалось просто убить человека; и все же я не бросился на меч, не кинулся вниз головой в море, чтобы не получилось так, будто ради чести я способен только умереть».

18. Добавь к этому дух, не подкупленный дарами, и руку, никогда не тянувшуюся за наживой среди такого разгула алчности; добавь жизнь бережливую, беседу скромную, к низшим — человечность, к высшим — почтительность. После сам себя спроси: правда то, что ты припомнил, или выдумка. Если правда, то ты удостоился похвалы пред лицом великого свидетеля; если выдумка — выставил себя на посмешище без свидетелей.

19. Тебе может показаться, что сейчас я сам испытываю тебя или расставляю тебе ловушку; думай, как тебе угодно и, начиная с меня, опасайся отныне всех. Вот послушай на этот счет Вергилия:

или Овидия:

или Менандра, — да и вообще, кто из поэтов не возвышал голоса во всю силу своего дарования против этого ненавистного единства всего рода человеческого в стремлении к пороку; все живут как негодяи, — говорит Менандр, выходя на сцену в роли деревенского мужика; он не исключает ни старика, ни мальчишку, ни женщину, ни мужчину, и добавляет: не то, чтобы отдельные некоторые люди грешили, — нет, преступление вплетено в самую ткань [человечества].

20. А потому надо бежать и укрыться в себя; даже более того — укрыться от себя. В этом отношении я намерен отвечать за тебя и буду добиваться этого, хотя бы и море разделяло нас; я поведу тебя к лучшему, пусть придется время от времени тащить тебя за руку насильно; а чтобы ты не чувствовал одиночества, отсюда буду с тобой беседовать. Мы объединимся в том, что есть в нас наилучшего. Будем давать друг другу советы нелицеприятные.

21. Я уведу тебя подальше от твоей провинции, чтобы ты не увлекся, часом, историей, не заслуживающей особого доверия, и не начал любоваться собой, размышляя примерно так: «Вот у меня в моей власти провинция, выдержавшая натиск армий величайших в мире городов и разбившая их, когда ради нее шла великая война Карфагена с Римом. Она видела войска четырех римских вождей[392], то есть всей империи, собранные в одном месте, и кормила их. Она вознесла судьбу Помпея, истощила удачливость Цезаря, счастье Лепида отдала другим, — она решила участь их всех;

22. она следила, как разыгрывалось колоссальное зрелище, ясно показавшее смертным, как стремительно бывает падение с вершины на самое дно и сколь различными путями разрушает судьба великое могущество: она видела, как Помпей и Лепид одновременно были сброшены с самого верха на самый низ, хоть и по-разному — Помпей бежал к чужому войску, Лепид — к своему собственному»[393].

1. Итак, чтобы отвлечь тебя от всего этого, хоть и много чудесного на Сицилии и вокруг нее, я не стану затрагивать вопросов, касающихся твоей провинции, и обращу твои мысли в другую сторону. Займемся-ка с тобой вопросом, который в предыдущей книге я отложил на потом: почему Нил так разливается в летние месяцы?[394] Философы утверждали, что Данубий по природе своей похож на Нил, потому что-де и истоки его неизвестны и воды в нем летом больше, чем зимой.

2. Но оказалось, что это неверно. Истоки Данубия мы обнаружили в Германии; вода в нем действительно начинает подниматься летом, но тогда, когда в Ниле она еще стоит на своем обычном уровне — после первых жарких дней, когда солнце на исходе весны растопит снега; он поглощает их раньше, чем Нил только начинает подниматься, всю же остальную часть лета уровень Данубия понижается, падая до зимнего и даже ниже. Нил же разливается в середине лета, начиная перед восходом Пса и кончая после равноденствия[395].

1. Среди потоков, какие природа представила взору человечества, этот благороднейший. Природа распорядилась, чтобы он орошал египетские поля во время самой сильной засухи, чтобы выжженная зноем земля могла впитать воду как можно глубже и ее хватило бы на целый год. Ибо там, ближе к Эфиопии, либо вовсе не бывает дождей, либо очень редко, так что они не в силах оживить непривычную к небесным водам землю.

2. Нил, как ты знаешь, единственная надежда Египта; от его разлива зависит год: много воды — богатый, мало — неурожайный; «там земледелец на небо не смотрит». Почему бы мне не пошутить с моим поэтом? Я могу привести ему и его любимого Овидия: «И травы не возносят мольбы к Юпитеру-Дождедавцу»[396].

3. Если бы можно было узнать, в каком месте Нил начинает подниматься, стали бы ясны и причины его разлива. Теперь же известно лишь, что он протекает по обширным пустыням, разливается болотами, скрывается в непролазных зарослях трав, и только возле Фил блуждающие без определенных границ потоки сливаются воедино. Остров Филы[397], скалистый и со всех сторон обрывистый, образован слиянием двух рек, которые здесь превращаются в одну и текут дальше под именем Нила. На острове этом помещается целый город.