4. Так что потоп сможет хлынуть откуда угодно: ведь воды текут и под землей и вокруг земли; долго сдерживаемые, они вырвутся, сливая потоки с потоками, озера с болотами. В отверстия, из которых бьют источники, вольется море, разверзая их все шире. Подобно тому, как извержения желудка истощают наше тело, как вместе с потом уходят наши силы, так и земля будет разжижаться и даже без всяких внешних воздействий сама себе доставит, в чем потонуть. Впрочем, я склонен думать, что сойдутся вместе все причины.

5. Ждать гибели осталось недолго. Гармония трещит под ударами и раздирается на части. Стоит миру хоть на миг ослабить свое обычное неусыпное попечение о ходе вещей — тотчас со всех сторон, сверху и снизу, видимые и невидимые прежде, вырвутся воды.

6. Нет ничего более буйного, непостоянного, своевольного, чем могучая волна, которой ненавистно все, что пытается ее сдерживать; тут уж она разгуляется на свободе и, следуя велению своей природы, заполнит все, что прежде омывала и через что протекала. Как языки пламени торопятся навстречу друг другу и огонь, начавшись в разных местах, быстро вспыхивает единым пожаром, так во мгновение ока сольются моря, в разных местах вышедшие из берегов.

7. Впрочем, такую свободу волны получат не навсегда: когда покончено будет с родом человеческим и истреблены будут дикие звери, у которых люди переняли повадки, тогда земля снова впитает воду, преградит путь пучине и заставит ее бушевать в своих границах; океан, отброшенный от наших жилищ, будет загнан назад в свои невидимые бездны, и восстановится исконный порядок.

8. Всякое живое существо народится заново, и появится на земле человек, не ведающий греха и рожденный под более благосклонными созвездиями.

Но и он сохранит невинность лишь на первое время. Быстро, как змея, заползет в него подлость. Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.

1. Ты пишешь, добрейший мой Луцилий, что от души наслаждаешься Сицилией и прокураторской[380] должностью, оставляющей много свободного времени; и будешь наслаждаться, если и впредь решишь держаться в должных границах, не превращая простое управление в верховную власть. Не сомневаюсь, что так и будет; знаю, насколько ты чужд честолюбию, насколько привержен досугу и книгам. Пусть окружают себя деловой и людской суетой те, кто не в силах вынести собственного общества; а ты наедине с собой чувствуешь себя превосходно.

2. Это удается немногим, и неудивительно: по отношению к себе мы самодурные деспоты и сами себе в тягость; страдаем то от любви к себе, то от отвращения; бедный наш дух раздуваем спесью, раздираем алчностью; то изнуряем похотью, то разъедаем суетностью; а хуже всего то, что мы никогда не остаемся одни. Там, где живет в тесноте такое скопище пороков, не может не быть постоянного раздора.

3. Так не изменяй же своим привычкам, мой Луцилий: по возможности избегай толпы, чтобы не стать жертвой льстецов. Они мастера умасливать начальство — как бы ни был ты всегда начеку, с ними тебе не справиться. Но, поверь мне, если ты дашь себя поймать, считай, что сам выдал себя предателям.

4. Есть у ласковых речей одно природное свойство: они приятны, даже когда мы их отвергаем. Сто раз пропустим мимо ушей, на сто первый — примем; само то, что мы отказываемся их слушать, делает их еще приятнее; даже оскорбления не заставят их отступить. То, что я сейчас скажу, невероятно, но правда: всякий беззащитнее всего именно там, где на него направлено это оружие; впрочем, может быть, потому туда и направлено, что там он беззащитен.

5. Словом, постарайся освоиться с мыслью, что как бы ты ни исхитрялся, неуязвимым ты стать не сможешь; прими все меры предосторожности — и будешь поражен сквозь доспехи. Один станет льстить тебе незаметно, понемножку; другой открыто, не стесняясь, прикидываясь простаком и выдавая искусство за прямоту. Планк[381], бывший до Вителлия[382] величайшим мастером этого дела, говаривал, что не следует скрывать лести или выдавать ее за что-то иное: «Искательство пропадает, если его не видно».

6. Нет ничего выгоднее для льстеца, как если его поймают на лести; еще того лучше — если выбранят, если заставят краснеть.

Помни, что на тебя найдется там не один такой Планк, и что нежелание, чтобы тебя хвалили, ничем тебе не поможет. Крисп Пассиен[383] — человек самый утонченный из всех, кого я встречал на своем веку, в особенности же тонко разбиравшийся в пороках, говаривал, что перед лестью мы не запираем дверей, а только слегка прикрываем, как делаем перед приходом возлюбленной; нам приятно, если она, придя, распахнет дверь; еще приятнее, если она на своем пути вовсе разнесет ее в щепки.

7. Помню, как Деметрий[384], муж весьма замечательный, говорил одному могущественному вольноотпущеннику, что ему нетрудно будет разбогатеть, как только надоест быть порядочным человеком. «Я не стану ревниво прятать от вас секрет этого искусства, я обучу ему всех, кто стремится нажить богатство: это не сомнительная прибыль, какую дает море, не судебные дрязги, неизбежные при купле-продаже; им не придется полагаться ни на обманчивые обещания земледелия, ни на еще более обманчивые обещания рынка, — я укажу им не просто легкий, но даже веселый способ делать деньги, обирая простаков, которые станут радоваться и их же благодарить. [8.] Я стану божиться, что ты, например, ростом выше самого Фида Аннея и кулачного бойца Аполлония — неважно, что сложением ты рядом с любым фракийским гладиатором[385] напоминаешь мартышку. Поклянусь, что нет на свете человека более щедрого, и даже, пожалуй, не совру: ведь можно посмотреть на дело и так, что ты подарил людям все то, чего не успел у них отобрать».

9. Вот так-то, мой Луцилий, чем откровеннее и наглее льстец, чем меньше он краснеет, вгоняя в краску других, тем скорее добивается своего. Мы в нашем безумии дошли уже до того, что всякий, кто льстит умеренно, кажется нам зложелателем.

10. Я не раз рассказывал тебе о моем брате Галлионе, человеке, достойном такой любви, какою не могут любить его даже те, кто любит от всего сердца; так вот, для него всех прочих пороков просто не существует, а этот он ненавидит. Ты можешь пытаться найти к нему подход с любой стороны. Начни преклоняться перед его выдающимся, несравненным умом: его-де недопустимо растрачивать по мелочам, а следовало бы хранить и почитать как святыню; он легко уйдет от твоей ловушки. Примись расхваливать его хозяйственность, которая настолько не вяжется с нашими нравами, что кажется вовсе с ними незнакомой и даже не выглядит им упреком; он прервет тебя на первом слове.

11. Примись восхищаться его обходительностью и непритворной ласковостью — он раздает ее даром всем, кто попадается на его пути, подкупая даже случайных встречных; ни один из смертных даже с единственным другом не бывает так любезен, как он со всеми, и сила природной доброты так велика, что всякий, не обнаружив в ней ни капли искусственности и притворства, не может не принять за лично ему оказанное расположение эту благосклонность, распространяющуюся на всех; но и тут он устоит перед твоими комплиментами, так что ты воскликнешь, что нашел, наконец, человека, недоступного соблазнам, на которые любой другой поддался бы с удовольствием.

12. Ты признаешься, что его благоразумие и упорство, с каким он избегает неизбежного зла, вызывают у тебя тем большее уважение, что ты говорил хотя и приятную, но правду, и надеялся, что уж ее-то охотно выслушает всякий. Но он решил, что в подобном случае нужна тем большая твердость, ибо лжец всегда стремится позаимствовать у правды ее правдивую убедительность. Впрочем, не досадуй на себя, не думай, будто ты плохо сыграл свою роль и он заподозрил насмешку или подвох; он не разоблачил тебя, а просто оттолкнул.