"Ну, да, он же белый офицер, — напомнила себе Кейт. — Наверняка знает французский язык с детства. Гувернантки, то да се…"

— Что вы сказали, месье Тревисин? — переспросила она.

— А я думал по-болгарски то же самое… — смутился Алекс.

Вообще-то ему было под сорок, и имя Александр — да еще и по-русски, с отчеством — подошло бы Тревисину куда больше, но все — здесь, в госпитале, — называли его на французский манер Алексом, и он, разумеется, не возражал. Привык, должно быть, за столько-то лет!

— Алекс, — через силу улыбнулась Кейт. — Я же вам уже объясняла, я австриячка, а никакая не болгарка.

— Извините! — вполне искренне расстроился Тревисин, но Кейт отчего-то показалось, что Алекс лукавит. Он был не прост, этот белогвардеец, сражавшийся теперь в Испании против националистов. Совсем непрост, и возможно, не столько специально, сколько по привычке все время проверял вся и всех. Но, в любом случае — права она или нет — с ним стоило держать ухо востро, ведь как узнать, на кого он по-настоящему работает?

— Извините!

— Не за что, — еще раз попыталась улыбнуться Кайзерина. — Помогайте!

Она всерьёз оперлась на предложенную руку, и пошла с Алексом к асьенде. Тревисин заметно прихрамывал — последствия ранения под Заморой во время атаки 14-й интербригады, но уже шел на поправку. А воевал он, что любопытно, в том самом батальоне "Марсельеза", командиром которого при столь драматических обстоятельствах стал ее знакомец по ранней осени в Барселоне — капитан Натан.

Однако ей сейчас было не до ассоциаций и аналогий: плечо разболелось, голова кружилась, перед глазами — мелькали черные мухи. И даже капли дождя, падавшие на лицо, никак не могли "пробудить" Кейт от овладевшего ею морока. Она то задремывала на ходу, то приходила в себя, вздрагивая и окунаясь в одолевавшую боль. Да и Тревисин, понимавший, без сомнения, в каком она находится состоянии, оказался тверд и последователен в желании с миром доставить Кайзерину на место, то есть, в госпиталь, в палату, на койку…

За четверть часа они доковыляли — с остановками и отдыхом — до ее "кельи", и, благодарно посмотрев на спутника, Кейт опустилась на кровать и потеряла сознание.

По ту сторону добра и зла

1. Раймон Поль, Барселона, Испанская республика, 14 января 1937, после полудня

Летели через Марсель, но на побережье бушевала гроза, и вылететь в Барселону сразу после заправки не удалось. А потом стало поздно, поскольку ночные полеты в Испанию, где, между прочим, шла война, не практиковались. Гражданскими летчиками не практиковались. А так что ж… Но они не были военными, а потому заночевали в Марселе, и ранним утром — как раз утих дождь, и небо немного очистилось — "рванули на юг". На юго-запад, разумеется, но кто будет придираться!

А в Барселоне… Ну, в принципе, затем они и летели в Испанию. Первый концерт дали уже в полдень. И никакой сиесты, что характерно! Впрочем, на дворе зима, и всю прошедшую неделю лили дожди. На городских улицах сыро и холодно, небо пасмурное, настроение — мрак, но Виктория собралась — а это и само по себе чудо, на которое стоило посмотреть, хотя и не многие сподобились, — и вышла на сцену старого варьете на Рамблес. Вышла, посмотрела в зал и… улыбнулась. Зал взорвался аплодисментами, а она запела "Одна под дождем" — новую песню из нового фильма, так славно перекликавшуюся с ее первым шлягером про танец под дождем. Как и следовало ожидать, Виктория была великолепна, и зал буквально трясло от любви и восторга, хотя большинство зрителей были в форме и при оружии. О чем им, казалось бы, думать кроме войны и смерти? Впрочем, вели они себя вполне целомудренно: и коммунисты, и анархисты, и "прочие все" боготворили Викторию, дружно забыв о партийных разногласиях, и чуть что, начинали скандировать: "La rubia Victoria! La rubia Victoria! La rubia Victoria!" И она расцвела на глазах, впитав восторг толпы, и "поднялась" еще выше, туда, где речь шла не о голосе уже или внешности, а о душе и Даре. И "Бела Чао", которую они с Раймоном с октября тридцать шестого готовили специально для Испании, прозвучала так, что зал просто сошел с ума!

Аплодировали стоя, свистели, вопили, что-то неразборчивое скандировали… Бросали цветы, их оказалось неожиданно много, и даже пару раз — из полноты чувств, наверное, выстрелили в потолок.

— Как я тебе? — спросила Виктория в авто по дороге в отель.

— Грандиозно! — совершенно искренне ответил Раймон, поднося огонь зажигалки к сигарете в мундштуке черного янтаря.

"Довольно стильно и настолько же дорого… Соревнование с "Кузиной Кисси" продолжается…" — усмехнулся он мысленно, наблюдая за тем, как закуривает Виктория.

— Да, неплохо получилось… очень эмоциональная публика… "сопереживательная"… У тебя, кажется, есть НЗ, ведь так?

— У меня есть НЗ, — вздохнул Раймон, но все-таки достал из кармана пиджака фляжку и передал Виктории.

Он — насколько это вообще возможно — контролировал количество выпитого, и вроде бы, не без успеха. Однако карьера звезды и дивы — опасная стезя. Это ему и Шаунбург — как специалист — объяснил, да и сам Раймон когда-то давно, в прежней жизни, читал. Тогда, например, когда после армии заинтересовался химией наркоты… и биохимией тоже. Процессы творчества, особенно у певцов и актеров, приводят к выбросу огромных порций адреналина и эндоморфинов… Там вообще такая дикая химия бурлит, что хоть святых выноси. Вот алкоголь и вписывается… Удачно, надо сказать, вписывается, но Раймон был не только автором песен дивы и ее главным импресарио, он ее еще и любил, а потому бдил, "хватал и не пущал". Выходило не без трений, но пока вполне успешно и даже мирно. Во-первых, потому что Виктория и сама не дура и все прекрасно понимает, а во-вторых… Во-вторых, ему хотелось надеяться, что его мнение ей отнюдь не безразлично.

— Что дальше? — спросила она, отрываясь от фляжки.

— Обед со звездами первой величины, — улыбнулся Раймон, принимая емкость и пряча ее в карман от греха подальше. Самому ему в свете нынешних планов пока лучше было не пить вовсе или пить одну воду.

"Еще успеют напотчевать…"

— А почему не ужин? — удивилась Виктория. — Я же еще в шесть выступаю… На полный желудок? Не пойдет!

— Ешь меньше, — предложил Раймон, а что еще он мог ей предложить?

"А еще лучше, не пей вина…"

— Так что там с ужином? — настаивала Виктория.

"Вот же настырная!"

— Да, с ужином все как раз просто, — вздохнул Раймон. — Ужин в твою честь дает великий и ужасный Дуррути, который сейчас здесь самый главный, но, в основном, потому, что у него под рукой все крупные военные и полицейские силы провинции. Диктатор Каталонии — никак не меньше.

— Постой! — снова удивилась Виктория. — Он же, вроде, анархист?

— Анархист не бранное слово, — возразил Раймон, вспомнивший вдруг по ассоциации "Оптимистическую трагедию". — Это всего лишь определение принадлежности к одной из легальных политических партий. И ФАИ, мон шер, ничуть не уступает ИКП, во всяком случае, здесь, в Барселоне.

— Значит, он дает нам ужин, — кивнула Виктория.

— Нет, — улыбнулся Раймон. — Дуррути дает ужин в честь тебя, а все остальные приглашены заодно.

— Ага! — усмехнулась Виктория. — А обед?

— О! — поднял вверх палец Раймон. — Обед дает Генеральный консул СССР в Барселоне Владимир Антонов-Овсеенко и главный советник ВМФ Испанской республики дон Николас Лопанто… Любопытный, между прочим, человек. Рекомендую познакомиться…

— Ну, раз ты настаиваешь…

"Помолчала бы… говорунья!" — но, с другой стороны, из роли не выпадает и на том спасибо.

Хотя в этом он был к ней, пожалуй, несправедлив. В той или иной степени, Виктория "играла" все время, ни на мгновение не нарушая своего и так уже двойственного образа певицы и разведчицы, и оставалась "самой собой" везде и всегда, кто бы ее там не "слушал", и кто бы за ней не "присматривал". А у Раймона на этот счет была не обычная для влюбленного мужика паранойя, он просто кое-что знал и о диве Виктории, и о тех, кто мог сейчас ее "смотреть и слушать".