Я тоже посмотрел в сторону отряда, наступающего по шоссе. Нашим соседям приходилось туго. Огонь противника был очень силен. Первый батальон, возглавлявший центральный отряд, нес большие потери. То одна, то другая боевая машина передовой колонны выходила из строя от полученных попаданий. Лишь Т-26 командира бригады шел под вражеским огнем, как заговоренный. Словно Боевое Знамя, алым кумачом, развевающееся над башней, оберегало танк Павлова от снарядов противника.

Что творилось далее, я не видел, потому что из близлежащей оливковой рощи ударили вражеские пулеметы, молчавшие до той поры. По броне звонко прошлась пулеметная очередь и я, захлопнув крышку, скрылся в танке. Пехота сразу же залегла, вполне резонно полагая, что танки займутся огневыми точками. Паша Гаврилов, получив от комбата соответствующий приказ по радио, приоткрыл люк и флажками скомандовал роте повернуть влево и пулеметно-пушечным огнем подавить националистов, засевших в роще. Остальные роты поддерживали нашу атаку стрельбой танковых орудий…

Кровавое рождество в Саламанке (окончание)

1. Олег Ицкович, Саламанка, Национальная зона, 25 декабря 1936

По собственному "меткому" выражению Баста, высказанному, правда, по поводу покойного генерала Франко: в штабе генерала Мола, царила "хорошо организованная суета". Фраза понравилась, и ее уже цитировали и в Берлине, и в Севилье. Она и самому Шаунбургу нравилась, и сейчас вспомнилась не случайно. Штаб был похож на потревоженный улей или, вернее, муравейник. Бегали посыльные… Как там у классика? "И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… тридцать пять тысяч одних курьеров!"

Гипербола, разумеется, но по смыслу весьма правильное сравнение. Вот только до корреспондента "Берлинер тагеблатт" и "Франкфуртер цайтунг" здесь никому дела не было.

— Простите, Себастиан, — извинился давний знакомец и прямой коллега Шаунбурга полковник Фернандес, появившись в наполненном суетой фойе первого этажа "буквально на минуту". — Непреодолимая сила обстоятельств… Force majeure! — и развел руками, изобразив на лице приличествующую случаю мину.

— Да, бог с вами, полковник! — вежливо улыбнулся в ответ фон Шаунбург. — Идите уж… Скажите только, что происходит?

— Происходит… — под глазами у полковника красовались тяжелые иссиня-черные мешки. Легко предположить, что испанец не спал уже дней несколько. Вероятно, много курил, пил черный кофе в товарных количествах и, разумеется, нервничал.

"Закуришь тут, когда полковое знамя спи…" — вспомнилось вдруг ни с того ни с сего, да еще и на русском языке, неожиданно показавшемуся Олегу чужим и неудобным для выражения даже самых простых мыслей.

— Происходит… — повторил полковник и посмотрел Шаунбургу в глаза.

— Уезжайте, Себастиан, — сказал он шепотом. — Если русские возьмут город, таким, как вы и я, лучше живыми им не попадаться…

"Мило", — но, как ни крути, по факту полковник был прав. Пока разберутся — если вообще разберутся — много воды утечет, и хорошо, если только воды…

Однако и уехать из Саламанки не получилось. Никто им, Шаунбургом, не занимался, и заниматься не собирался. Он никому не был интересен и нужен сейчас. Его не гнали, естественно. Все-таки у Шаунбурга, кроме журналистского удостоверения, была и настоящая "пайцза" от очень серьезного начальства, в том числе и испанского, но в том-то и дело, что он был здесь всего лишь как бы свой. Ключевым словом являлось именно это "как бы". "Как бы свой" — это еще не свой или необязательно по-настоящему свой. Вот его и оставили в покое, аккуратно оттеснив " на обочину". Оставалось "ждать и догонять", то есть заниматься тем, что люто ненавидели оба два: и Олег, и Баст.

А дела между тем шли своим чередом. С утра над городом дважды прошли большие группы самолетов. Как выяснилось позже — во время послеобеденного налета республиканцев — утром летали итальянцы, немцы и националисты. Отзвуки далекой бомбардировки докатывались и до штаба. А республиканские бомбы и вовсе рвались совсем неподалеку. Во всяком случае, от одного из таких разрывов высадило окна на втором этаже здания, где располагался штаб Саламанкской группы.

Еще Баст видел отряды марокканских "регуляров", чуть ли не бегом марширующих по улицам города в направлении канонады. А ближе к вечеру туда же проследовали несколько грузовиков с солдатами Испанского Легиона. Машины натужно ревели, вытягивая по булыжным мостовым пушки, калибра которых Шаунбург не смог определить, и решил: "приблизительно — большие!" Он не был этому обучен, и крайне сожалел теперь о таком досадном пробеле в своем образовании. Опытный человек мог многое узнать, всего лишь наблюдая за происходящим вокруг, но Баст с трудом — и не с первой попытки даже — узнал немецкую "единичку". Пара таких плодов противоестественной связи трактора с броневиком тащилась, нещадно молотя гусеницами по серому булыжнику, вслед за умчавшимися в "далекую даль" грузовиками. Ну а канонада, как будто и не прекращалась весь день, впечатление. конечно ложное, но нервы-то настоящие… Утром, когда Баст прибыл в город, номинально — тыловой, поскольку тут, по последним данным, располагался штаб фронта, — погромыхивало только где-то на юге. Во всяком случае, так показалось Шаунбургу, когда, выйдя из здания университета, он отправился на поиски "штаба обороны". Как объяснили Басту: все фронтовые управления, в спешке покинули город еще ночью, когда окончательно выяснилось направление удара русской танковой группы — рассекая порядки Северного фронта она, неудержимо накатывалась на Саламанку. Положение складывалось критическое, понял Баст. Аховое, если честно, положение. Но известие это Шаунбург получил не от какого-нибудь штабного офицера, а в разговоре с профессором романской филологии Франсиско дель Боски, настоящим идальго и чуть ли не маркизом, однако человеком сугубо гражданским.

Вот тогда-то — ближе к полудню — он и услышал это дальнее глухое "угх", длящееся и длящееся, то усиливаясь, то ослабевая, но никак и никуда не исчезая… Кто стрелял и "по ком", понять невозможно, а вот на душе сразу стало тоскливо. Баст ускорил шаги по моментально опустевшим улицам Саламанки, торопясь в центр города, где по словам старенького профессора и размещался "штаб обороны". Но настоящую — близкую и опасную — канонаду пришлось услышать только в четвертом часу, когда начался безумный штурм…

— Здравствуйте, господин Шаунбург! — Баст не вздрогнул, но, по совести говоря, оклик оказался для него несколько неожиданным. Тем не менее, перед тем как оглянуться, Шаунбург сосчитал до пяти.

Последние четыре часа — за вычетом посещения туалета, находившегося рядом с оперативным отделом штаба — он провел в обширном фойе старого административного здания, занятого генералом Мола под штаб. Место не из худших. Все-таки, случись что, — штаб, возможно, успеют эвакуировать. Ну, и в самом штабе — коли уж так, сложилось, что не бьют и не гонят, но и к себе не зовут — угол с креслом и журнальным столиком всяко лучше любого другого места. Вот Шаунбург там и сидел. Сходит в туалет, или на "кухню" — разжиться чашкой кофе, и возвращается в "свой" угол. Слава богу, — в дорожной сумке имелся НЗ: сигареты, испанский бренди — крепкий holandas и бисквиты сомнительной свежести. И ни одного знакомого лица… Но, вот ведь…

— Здравствуйте, господин Шаунбург! — через фойе шел Вильгельм фон Тома. Полковник был в берете гражданского фасона, но с легионерской кокардой — череп и свастика — и в кожаном серо-голубом пальто, какие обычно носили офицеры вермахта. Впрочем, из-под распахнутого реглана виднелся испанский танковый комбинезон.

"Однако…" — о присутствии в Испании полковника-танкиста Баст не знал.