— Что значит Силыч? Сын Силы?
— Точно. Сообразительный пан. Батюшку моего Силой Фомичом звали.
Бывало, Морис Август заходил в лавку, где хозяйничал Митька, шустрый и улыбчивый с покупателями. Когда заходили татары, приказчик бойко балагурил с ними на своём родном языке, сыпал прибаутками. Если же заходил русский, с виду человек солидный и состоятельный, Митька восклицал на всю лавку:
— Лучшие в Казани товары у Вислогузова. Покупайте только у Вислогузова. Есть прекрасный московский атлас... Свежая астраханская икра...
— Мне бы вот это... — неуверенно отвечал покупатель, указывая тростью на полку.
— Как вам угодно, достопочтеннейший.
Митька снимал с полки груду товаров и раскладывал на прилавке, расхваливая на все лады и то и другое. В сторонке выстраивались немой шеренгой младшие приказчики и мальчишки-подростки для услуг. Наконец покупатель, чтобы заставить назойливого Митьку умолкнуть, выбирал какую-то безделицу. Приказчик велеречиво хвалил его тонкий вкус и передавал покупку мальчику.
— Заверни и доставь его милости на дом. И чтоб живо.
Бывало и так, что покупателей не было. Тогда Морис донимал Митьку расспросами — как называется по-русски тот или иной товар. Митька охотно отвечал, открывая в улыбке крепкие белые зубы.
— Ты, значит, крещёный татарин? — с любопытством спрашивал Беньовский.
— Ага, крещёный. У нас говорят «выкрест».
— Так-так, выкрест, говоришь? Этого слова я не знал. Запомню. И свинину кушаешь?
— Всё, что на хозяйский стол подают.
Вместе с хозяйской семьёй столовались и учитель-семинарист, и приказчик — выкрест Митька, и ещё квартирант, отставной поручик Сабельников. Другие квартиранты жили семьями и готовили сами.
Когда семинарист, окончив уроки словесности с хозяйскими детьми, выходил из дома, Морис Август старался поймать его у крыльца и увлекал в сад, засаженный яблоневыми и вишнёвыми деревьями. Как мог, постоялец пространно объяснял Воскресенскому, что самостоятельно изучает русский язык и очень бы хотел потолковать с грамотным человеком. Пусть пан учитель поправляет его речь.
— Отчего же не потолковать? — соглашался семинарист. Занятный поляк — все в доме считали Беньовского поляком — притягивал Воскресенского.
Морис Август просил семинариста рассказать об истории Казани. Воскресенский садился на своего любимого конька и рассказывал о волжских булгарах, разгромленных киевскими князьями, кровавом нашествии Чингисхана и Батыя, отделении от Золотой Орды Казанского ханства, его последних днях, яростном штурме Казани войсками московского царя Ивана Грозного.
— Прошу не так быстро, пан учитель. Я не всё понимаю.
Семинарист сбавлял темп рассказа и, неоднократно повторяясь, переспрашивал: «Теперь понятно?», словно перед ним был малоспособный ученик-тугодум. Но Морис Август не был таким. Он жадно и настойчиво стремился овладеть русским языком, а заодно и постичь эту огромную страну, в которую забросила его судьба, начиная с истории и нравов её разноязычных обитателей.
— А теперь прошу внимания, пан учитель... Я расскажу вам о своих, как это сказать... Как я вижу ваш город.
— Вы хотите сказать о своих казанских впечатлениях?
— Да-да. Поправляйте меня.
— Я вас слушаю, господин Морис.
Беньовский заговорил о своих впечатлениях. Казань такой большой город, но почему деревянный? Говорят, он однажды выгорел, как это сказать... Совсем, совсем выгорел.
— Можно сказать, выгорел дотла, — поправил его семинарист. — А вы неплохо схватываете русскую речь.
— И ещё... Я обратил внимание на большой замок. Нет, лучше сказать, башню царицы... Позабыл её татарское имя.
— Вы имеете в виду башню Сююмбеки? О, с этой башней и с этой царицей связана интереснейшая история. Но об этом расскажу в другой раз. Спешу на урок. Уж увольте, пожалуйста.
С Сабельниковым Беньовский познакомился поближе, когда уже прилично овладел русским языком. От Степана Силыча он узнал, что отставной поручик был из вольных крестьян из-под города Хлынова, ещё не переименованного в ту пору в Вятку. Фортуна улыбнулась сержанту гвардии после того, как Преображенский полк оказался среди тех, кто возвёл на престол захудалую немецкую принцессу из Ангальт-Цербста на российский престол.
Морис Август сам однажды навестил Сабельникова в его скромном жилище. Старый служака усердно прочищал курительную трубку, когда к нему вошёл Беньовский. В клетке на окне задиристо чирикали желтобрюхие чижи — постоялец был любителем певчих птиц.
— Решил навестить вас, поручик, — сказал Беньовский. — Живём два боевых офицера, можно сказать, под одной крышей, встречаемся за одним столом, а по-настоящему не познакомились.
— Рад вас видеть в моей келье. Как прикажете величать?
— Зовите просто — полковник.
— Присаживайтесь на табурет. Не обессудьте, больше и посадить гостя некуда.
— Ничего. В походах ко всему привыкаешь, так что я человек неприхотливый. Вы были ранены?
— Это вы насчёт костылика? Нет, ранен не был. Зато отшагал на парадах да отстоял в караулах добрую половину жизни своей. Теперь на старости лет хворь разыгралась, в ноги ударила. Доктор говорит — ревматизма. Рекомендовал гусиным жиром натираться и Пантелеймону-целителю молиться.
— О вашей жизни наслышан от Степана Силыча.
— Силыч добрый человек. Приютил одинокого бобыля. Я за то детишек его арифметике учу. Я ведь на службе и грамотёшку постиг.
— Расскажите про вашу службу, поручик.
— Что рассказывать? Тянул нелёгкую лямку. Попал я в государево войско по жеребьёвке. Нас пятеро деревенских парней-одногодков тянули жребий. Выпал мне. Снарядили всей деревней в дорогу, в Санкт-Петербург. Там определили меня за мой отменный рост в гвардию, в Преображенский полк. Прослужил в гвардии всё царствование матушки Елизаветы Петровны. Не раз лицезрел её во дворце, у гроба государыни стоять довелось.
Сабельников умолк, вслушиваясь в чириканье чижей.
— Ишь, голосистые птахи! Так о чём я... Развод караулов любил принимать самолично граф Алексей Григорьевич Разумовский[20], из хохлов. Подойдёт к солдату, сам под хмельком — любил это самое дело по части выпивки, — и ошарашит служивого несуразным вопросом. Спросит, например: «Что должен сделать солдат, если к нему на штык сядет воробей?» Солдат должен ответить, не моргнув глазом: «Проснуться должен, ваше сиятельство». Если сообразит солдат, как надо отвечать, граф доволен, похлопает солдата по плечу и даст ему целковый. «На, выпей за моё здоровье, служивый». А замнётся солдат — не знаю, мол, — граф рассердится, обложит его матерно. «Дерьмо ты, а не гвардеец». И ещё в зубы норовит дать...
— Правда, что граф Разумовский был тайно обвенчан с императрицей?
— Все говорили об этом. А достоверно не ведаю. При матушке Елизавете Петровне до унтер-офицерского чина дослужился. А при ейном племяннике Петре Фёдоровиче совсем тягостной служба стала. Парады, муштра на прусский манер. Генеральские чины государь своей немецкой родне щедро раздавал. Кругом одни спесивые голштинцы. Сам вечно пьяненький, дурит, как дитя малое. То в оловянные солдатики играет, то за фрейлинами бегает. С женой плохо жили по несходству характеров. Матушка Екатерина Алексеевна нашла опору в гвардии. О том, как она нелюбимого мужа устранила и сама трон заняла, знаете, конечно...
— Наслышан. Вся Европа об этом говорит.
— Сподвижников императрица наградила щедро. Самые главные из них получили княжеские и графские титулы, высокие военные чины, имения с крепостными душами. Особенно в гору пошли братья Орловы и Григорий Потёмкин[21]. Не обошла матушка вниманием и нас, рядовых участников событий. Крестьянский сын Авдюшка Блинов, сержант Преображенского полка, получил звание подпоручика и дворянское достоинство, правда без крепостных душ. Императрица, однако, знакомясь с проектом указа о наградах, обратила внимание на мою фамилию — не понравилась. Такая фамилия, говорит, мужицкой избой пахнет. И повелела Екатерина Алексеевна, чтобы оный Авдюшка Блинов писался отныне Авдеем Сабельниковым. А через два года, уже поручиком, уволился я на пенсию по выслуге лет и по хворям своим.
