— Вы верите в такую возможность?
— Я лишь говорю — «если допустить»... Вот тогда наш опыт конфедератов, тираноборцев пригодится оппозиционному дворянству. Мы, наёмники-профессионалы, встанем во главе русских дворянских полков, окажемся среди вождей движения, будем вершить судьбы империи.
— Дерзко, полковник. Но фантастично и неубедительно. Вы плохо знаете жизнь в России. Это не Речь Посполитая с её шляхетскими вольностями. И престиж российской короны — это нечто иное, чем престиж эфемерной власти выборного польского короля или даже нашего шведского Карла.
— Не скажите, майор. Я вам расскажу одну занятную историю на русскую тему. До нас доходили смутные слухи о заговоре, правда неудачном, против императрицы Екатерины. Это произошло несколько лет тому назад. Молодой караульный офицер, позабыл его имя, пытался освободить из крепости томившегося там в заключении царевича Ивана[18]. Намерение этого офицера состояло в том, чтобы, устранив Екатерину, возвести на престол Ивана, свергнутого ещё в раннем детстве императрицей Елизаветой. Заключённый царевич был убит стражей, а тот офицер сдался властям, был судим Сенатом и казнён.
— Вот видите, не удался же заговор.
— Потому что был плохо подготовлен, не опирался на достаточный круг сторонников. Но ведь перед вами свидетельство, что не все довольны Екатериной.
— А если ваши надежды на «русскую конфедерацию» окажутся пустой мечтой, блефом? Вы говорили о двух перспективах...
— Другой логичный для нас исход — бегство.
— Вот это разумнее. В возможность того, чтобы мы с вами стали вождями русских бунтарей, я не очень-то верю. Как вы мыслите себе план бегства?
— Необходимо добраться до крупного портового города, например Санкт-Петербурга или Риги. Столица предпочтительнее. Там легко затеряться, не привлекая ока царской полиции. А нам останется только договориться со шкипером иностранного судна о тайном отъезде морем. Вы возвращаетесь в свою милую вашему сердцу Швецию. Я вернусь в ряды конфедератов или отправлюсь в дальнее путешествие. А может быть, поступлю на службу к королю Людовику и буду помогать французам завоёвывать заморские земли.
Вошёл конвойный солдат с едой для пленных, и Беньовский умолк.
— Продолжайте, барон. Вряд ли этот солдат уразумеет, о чём мы толкуем, — сказал швед.
— Вряд ли, — согласился Морис. — Но лучше не испытывать судьбу. А если это переодетый агент тайной службы? Мы ещё не знаем всех нравов этой страны. А впереди у нас будет много свободного времени для приятных бесед.
Путь был долгий, через всю Европейскую Россию. Миновали Курск, Воронеж, Тамбов, Арзамас. И вот однажды на исходе летнего дня впереди открылась широкая лента Волги. За ней в некотором отдалении от реки виднелся силуэт города, стены и башни кремля на холме, купола церквей и минареты мечетей. У спуска к Волге выстроилась в ожидании парома длинная очередь телег, колясок, всадников и пеших.
— А ну, поберегись! По указу государыни... — зычно кричал конвойный унтер-офицер, расталкивая очередь и устремляясь к берегу.
Определили Беньовского на постой к богатому купцу Степану Силычу Вислогузову, владевшему в городе двухэтажным каменным домом с флигелями. В нижнем этаже помещалась лавка, в верхнем жил сам купец с семьёй. Во флигелях обитали квартиранты, в основном мелкая чиновная братия. Винблада поселили на другом конце города у отставного чиновника епархиальной консистории Греховодова. Можно было бы пленным поселиться и вместе — у Вислогузова пустовали комнаты в одном из флигелей. Казна оплачивала хозяевам постой и пропитание ссыльных, так что убытка домовладельцам не было. Но губернатор рассудил так:
— Только порознь! Знаем таких голубчиков.
Встречаться ссыльным, однако, не возбранялось. Раз в неделю их навещал унтер-офицер из местной воинской команды, чтобы удостовериться, не сбежали ли они, да расспросить хозяев о поведении новых постояльцев. Ничего предосудительного хозяева сообщить не могли. А в целом Беньовский и Винблад были предоставлены сами себе. Швед обычно приходил к Морису Августу, и они отправлялись бродить по городу, знакомясь с Казанью.
На высоком холме, господствующем над городом, возвышался кремль, заложенный ещё Иваном Грозным сразу же после покорения Казанского ханства[19]. В кремле каменные громады древних соборов, Спасо-Преображенский монастырь, резиденция губернатора и казармы воинской команды. Кремлёвский холм отделён от города, вытянувшегося вдоль речки Казанки, притока Волги, широким оврагом. В городском центре дома каменные. Лавки купцов, присутственные места, пожарная каланча. А отойдёшь в сторону от центра — и видишь деревянные дома и домишки, среди которых выделяются помещичьи особняки, облепленные со всех сторон верандами и хозяйственными пристройками. Все строения сравнительно новые и поэтому, ещё не успели почернеть. Они воздвигнуты уже после страшного пожара 1748 года, почти начисто уничтожившего деревянную Казань. Старожилы ещё помнят об этом опустошительном бедствии и охотно делятся воспоминаниями. Как во всяком российском городе, в Казани много церквей, самых разнообразных, больших и малых, с луковичными, сферическими и шатровыми куполами. К собственно городу примыкают татарские слободки, ощетинившиеся пиками минаретов. По православным праздникам Казань оглашается разноголосым колокольным звоном, а по мусульманским — надрывными, гортанными призывами муэдзинов.
Первые дни и были посвящены знакомству с городом. Выходили на Волгу. Чтобы достичь её, надо было миновать обширные заливные луга и озера Большой и Малый Кабан. Волга здесь куда шире, чем Дунай у Вены. На пристани шумная, крикливая толчея. Во время весеннего половодья река выходит из берегов и широко разливается, достигая города. Но это время года миновало, и Волга вернулась в своё обычное русло.
Во время первой же прогулки Беньовский твёрдо сказал шведу:
— Надо, Адольф, осваивать русский язык, если мы намерены чего-нибудь достичь в этой стране. Без языка мы беспомощны. Я пытался разговориться с моим хозяином и его приказчиком, и ничего из этого не вышло. Я говорил по-польски в надежде, что родственный славянский язык будет им понятен. И это вызвало только смех.
— О, эти варварские славянские языки мне плохо даются, — сердито буркнул Винблад.
— И всё-таки учите русский язык, майор.
Не в пример шведу Морис Август Беньовский успешно овладел новым для него языком, и за короткое время. Помогли природные способности и настойчивость. Кроме родного венгерского и польского он прилично владел немецким и французским. Зная четыре языка, Морис без большого труда овладел ещё одним. Он не упускал ни одного случая, если представлялась возможность попрактиковаться в разговоре. Пытливо вслушивался в деловые беседы хозяина, Степана Силыча, с приказчиком, крещёным татарином Митькой, проворным и весёлым малым. Нередко купец покрикивал на Митьку:
— Чтоб тебя черти унесли к твоим шайтанам.
За столом в верхней зале с образами в тяжёлых серебряных окладах и кадками с лимонными деревьями Морис обратился к хозяину с вопросом:
— Прошу, пан Стефан... Вы сказали Димитрию: «Чтоб тебя черти унесли к шайтанам». Черти — это я понимаю. А кто такие шайтаны?
За столом поднялся смех. Заливисто смеялась детвора. Гремел хриплым смешком, постукивая костылём по половице, квартирант Сабельников, отставной поручик. Робким хихиканьем отвечал ему семинарист Воскресенский, учитель хозяйских детей.
— Всё бы тебе знать. Любознательность дело хорошее, — откликнулся Вислогузов, поглаживая окладистую бороду. — Да будет тебе известно, что шайтан — это тот же чёрт, только татарской породы. А подробнее про него тебе Митька расскажет.
— А, татарский чёрт... Понятно, пан Стефан.
— Да не обзывай ты меня на твой бусурманский лад. Какой я тебе пан? Зови меня Степаном Силычем или просто Силычем.
