— Порторож! В Портороже мы найдем ваш «Punt e mes»!

В баре «Тивьеры» они насчитали девять сортов виски, но «Punt e mes» не было и там. Они поужинали в Пиране, на набережной, под открытым небом, за одним из столиков, которые кольцом оцепили жаровню, затем поехали назад, к гостинице, но, выйдя из машины, снова пошли на мол и еще долго сидели там на быстро стынущих в этот час камнях, в тесном объятии, почти слившись в одно. На горизонте сгустилась мгла, высоким, крутым и мрачным берегом нависнув над светлым морем, и казалось, к нему, словно огни домов к суше, лепятся огоньки кораблей. И она сказала:

— Если глядеть туда не отрывая глаз, не видно, что огоньки движутся.

И все же скоро один огонек исчез, а чуть позже погас и другой, за ним — третий, и каждый гас именно там, где, совсем близко от них, на другом конце мелководной струнянской бухты, вверху у самого замка вдруг резко обрывался мягкий контур высокого мыса и отвесной стеной ниспадал в море; наконец в сплошной сизой мгле, где ночь сливалась с морем, одиноким отблеском всеми забытой звезды проплыл последний огонек. Они глядели на него не отрывая глаз, и правда чудилось, будто он стоит на месте, и внезапно огонек погас. Сердце ее билось в его руке, он чувствовал, что ее знобит. Он сбросил с себя свитер, накинул ей на плечи. И сказал:

— Через семь лет я уже забуду тебя, и, если нам случится встретиться, я тебя не узнаю. Но до последнего моего часа я буду помнить мглу, которая нависла над морем, словно берег, и огоньки кораблей, прилипшие к нему, будто огни домов к суше, и как огоньки эти незаметно уплывали прочь и гасли, гасли один за другим вон у той отвесной стены.

Никто из них не произнес больше ни слова. Она заметила, что и он тоже озяб. Они поднялись с камней и зашагали назад к гостинице. Было еще несколько дней: вечерами они танцевали в баре, щека к щеке, иногда — то у одной, то у другой стойки — пропускали по рюмке водки, и горячие руки их судорожно сплетались под столом, и были тихие беседы с долгими, очень долгими паузами, но однажды утром археологи никуда не уехали; все остались в ресторане; профессора в заключительных речах подвели итоги семинара, а потом все стали складывать чемоданы и обмениваться адресами. За обеденным столом не смолкали тосты: на немецком, итальянском, словенском, хорватском и даже на латыни, а Виктор притащил большой сверток, немцы вскрыли его — в нем оказались баварские пивные кружки — и под общий смех и выкрики раздали их всем гостям.

— Вот почему я не хочу жить в Германии, — сказала Анна.

— Ты чересчур строга, — ответил он.

— Возможно, — сказала она. И, помолчав, добавила: — А вот от другого сувенира я бы не отказалась.

Он взглянул на нее, и она проговорила еле слышно, будто робея:

— От твоей карты Истрии. Той, что мы всегда изучали, колеся по здешним местам.

Он сошел вниз к стоянке и достал из машины карту, которая все еще лежала, развернутая, на сиденье рядом с местом водителя, и принес ее Анне. А она сказала, теперь уже радостно:

— У меня тоже есть кое-что для тебя.

В руках у нее была пластинка, та самая, которую они слушали здесь столько раз, под музыку которой столько раз танцевали, — «Petite fleur».

— Я в два счета выторговала ее у Виктора.

Он быстро и крепко сжал ее руку — снизу донесся нестерпимо громкий гудок автобуса. Губы их встретились в торопливом, мимолетном касании — так невзначай коснется чего-то пух, на лету оброненный птицей, — и казалось, они не глядели друг на друга. Все постояльцы хлынули на лестницу, суетясь, толкали друг друга чемоданами под коленки; Виктор препирался с водителем, который яростно жестикулировал в споре; кто-то кричал, размахивая сумкой:

— Чья сумка? Кто забыл сумку?

Другой голос объявил:

— Этот автобус для гостей из Австрии и Германии.

Анна справилась у Виктора, когда придет автобус на Италию, и он ответил: минут через десять—пятнадцать. И снова они стояли вверху на террасе, прислонясь к перилам и уставившись взглядом в серый каменный пол.

— Знаешь, — наконец сказала она, — очень интересный был семинар.

— Ты довольна? — спросил он.

— Да, конечно. Самый лучший семинар из всех, в каких мне доводилось участвовать.

— Что же, рад за тебя.

Он вынул из портсигара сигарету, покрутил между пальцами и положил назад.

— Ты же знаешь, я ничего в этом не смыслю. Но мне правда показалось, что вам всем было очень интересно.

— Люди там были замечательные, — сказала она.

— Да, к примеру, профессор из Загреба.

— И Антониони.

— Да, и Антониони.

— И еще та преподавательница из Граца…

— Славная женщина?

— Да, очень!

Он вдруг обернулся к ней и взмолился, горячо, отчаянно:

— Ну пожалуйста, давай оставим эту комедию!

— Извини, — еле слышно сказала она.

— Анна! — сказал он.

Она взглянула на него, и он прошептал:

— Останься, прошу тебя!

Но в ответ она лишь медленно покачала головой. И он спросил:

— Почему ты не хочешь остаться?

— Завтра я должна быть в институте, — ответила она.

— С институтом ничего не случится, если ты вернешься днем позже.

— Нет, не могу, — сказала она.

— Только на одну эту ночь! — взмолился он.

— Я должна ехать.

— Завтра я сам отвезу тебя на машине в Рим, ты будешь в институте к полудню.

— Пойми же меня! — сказала она.

— Господи, я и себя-то самого не пойму! — сказал он.

— Зато, кажется, я немножко тебя понимаю.

Он посмотрел на нее и сказал совсем спокойно:

— Анна, я вел себя как последний дурак: я не знал до этой минуты, что так сильно тебя люблю.

— Я это заметила, — сказала она.

Он вновь повторил:

— Я вел себя как последний дурак.

Но она перебила его:

— Напрасно ты думаешь, что глуп ты один!

Солнце ярко высвечивало пестрые стены коттеджей; из кухни доносился звон тарелок и чашек; внизу, на площадке, возилась со своим чемоданом Нелли, а в дальней дали синел клочок моря, в котором они купались. Он достал сигарету и сказал:

— Анна, пойдем выпьем чего-нибудь!

Она тихо усмехнулась:

— «Punt e mes» здесь нет.

— Да, верно, — сказал он.

— Но когда тебе дома случится выпить рюмку этого вина, тогда… — Она не договорила.

— Непременно. И не только тогда, — сказал он.

Автобуса по-прежнему не было, и он спросил у нее:

— Скажи, это испанское название?

— Нет, итальянское.

— Значит, «Punt e mes» — итальянский вермут?

— Да, — ответила она. — Из Пьемонта.

Он долго крутил между пальцами сигарету, все забывая ее зажечь, пока она совсем не искрошилась.

— Жаль, — сказал он, — отсюда до границы от силы полчаса, а до Триеста — минут пятьдесят. Не в ту сторону мы с тобой ездили.

— Да, — сказала она, — не в ту…

Он взял новую сигарету, прикурил от зажигалки и сказал:

— А ты правда храбрая!

— Ах, не будем обо мне, — сказала она.

— О чем же тогда?

Она подперла пальцем висок и чуть погодя сказала:

— Поговорим… о «Punt e mes».

Он спросил, что значит это название.

— На диалекте оно означает «Полтора пункта». Говорят, название это возникло лет двести назад: кое-кто из местных жителей играл на бирже, и однажды вдруг акции поднялись на целых полтора пункта, и владельцы их отпраздновали удачу, пили они, конечно, вино собственной выделки и из признательности судьбе нарекли его «Punt e mezzo» — «Полтора пункта».

— Занятная история, — сказал он.

— Se non è vero, è molto ben trovato[4], — сказала она. И добавила: — Вино это можно заказать, не произнося ни слова.

Она оттопырила большой палец и затем резко провела над ним ладонью другой руки.

— В Италии это значит: «Подать „Punt e mes“!»

Он увидел, как с шоссе к гостинице свернул автобус, и сказал:

— Ты знаешь, зачем я сюда приехал.

— Знаю, — сказала она.