Кельнер убирал со стола и спросил:

— Виноват, вы мне?

А он сказал:

— Вот смотри, Копенгаген.

Но она перебила его и сказала кельнеру:

— Не слушайте этого забулдыгу.

Он рылся в груде фотографий, точно сконфуженный фокусник, который без конца достает из колоды не ту карту.

— Прочти, что здесь написано, — и прочел сам: — «Cool, smart, clever — and sexy»[13]. [1]]

Она сказала:

— Дай посмотреть.

Он повернул фотографию к ней лицом, а она щелкнула по ней. Он снова сказал:

— Со мной ляжет любая.

Сквозь штукатурку на ее лице проступила вымученная улыбка:

— Ты уж совсем черт знает что несешь.

Сгребая фотографии, словно собираясь тасовать их, он повторил:

— Любая.

Но тут появился какой-то битюг и буркнул, кивнув на дверь:

— Пойдем выйдем!

Он вышел с ним на улицу, которая вела в Копенгаген, и Бангкок, и «Эдем», и вообще во все точки Вселенной, и услышал его голос:

— Знай свое место, шушера!

И тотчас раздался гром аплодисментов, аплодировали Берлин, Париж и вся Вселенная, и он снова сел за столик, где еще валялись фотографии, липкие от пролитого ликера, но женщины уже не было, и в оконном отражении он увидел чье-то лицо: белое как мел, в мраморной сетке тоненьких струек и мокрых от крови волос, и эта жуткая маска была его лицом. Никто не обратил на него внимания. Кровь ручейками стекала к подбородку и медленно капала на фотографии. Он помочил палец в крови и написал на стекле засыхающим кармином ее имя. Затем отерся рукавом: в кафе «Будапешт» ему не подали даже салфетку.

Впервые она обратила на него внимание в летнем кафе, да и то лишь потому, что лицо его показалось ей знакомым, точно она уже много раз его видела, но не замечала этого красивого, несколько угловатого молодого человека в мышино-сером «фольксвагене». Вот черт — она даже беззастенчиво прищелкнула пальцами, — этот мальчик ей нравится. Припарковался он довольно далеко от ее машины и теперь сидел, углубившись в чтение, за столиком в другом конце просторной террасы. Она повертела приготовленную монетку, потом подбросила ее вверх и на лету поймала. Вот незадача: ей уже почти сорок, а она все еще не знает, как это делается… Закинула ногу на ногу, принялась бездумно листать журнал — словом, изобразила одиночество прямо как в пошлейших сентиментальных фильмах. Машина в полном порядке, и она понятия не имеет, как подстроить неисправность. Мужчины моложе ее всегда казались ей туповатыми: слишком много гонору, а было бы из-за чего — пообтерлись малость и уже считают это опытом. Но так было раньше; с годами она научилась смотреть иначе, исподволь открыв для себя прелести застенчивости.

Она подозвала официантку:

— Телефонную книгу, пожалуйста.

Соблазнить, но так, чтобы соблазнили тебя…

Молодой человек смотрел теперь в ее сторону, скользнул по ней взглядом, как раз когда она листала телефонную книгу. Номер она, конечно, помнила наизусть. Она вошла в кабинку, набрала номер и сказала:

— Не сегодня. Потом объясню. — Следующую свою фразу она услышала уже как бы со стороны. — Мне самой ужасно жаль.

У нее упало сердце, когда она заметила, что столик в дальнем конце террасы пуст. Медленно, как потерянная, прошла она к своему столику и тяжело опустилась на плетеный стул, но в этот момент увидела молодого человека — он выходил из кафе. Дрожащими руками она выхватила из сумочки ключи и — не через зал, а прямо с террасы — устремилась к стоянке, села в машину, завела мотор, переключила рычаг скоростей и стала испуганно вслушиваться. Когда молодой человек появился из-за угла, она изобразила полную беспомощность, нервно передернув плечами. Но он, не глядя по сторонам, в задумчивости прошел мимо. А, была не была, ей уже на все наплевать.

— Ах, простите…

— Да? — Это «да?» прозвучало как: «Вы ко мне?» Но потом, спохватившись, он очень вежливо добавил: — Я могу вам чем-нибудь помочь?

Она залепетала, не слишком заботясь о словах:

— Ах, если бы вы… Наверно, я просто истеричка, но, когда я даю газ, знаете, я правда в этом совсем ничего не смыслю, но… секунду, я только сяду… — Она села за руль, выжала акселератор и теперь, приоткрыв дверцу, силилась перекричать рев мотора: — Нет, сейчас ничего! А вот опять! Слышите теперь? — Она вылезла из машины, не выключив мотор. — Я просто очень боюсь, вдруг что случится, особенно, знаете, на перекрестке…

Он с видом знатока покивал головой, потом деловито обошел вокруг машины и глубокомысленно изрек:

— Это не выхлоп.

Робко, несмело она попросила:

— Вот если бы вы проехали со мной, совсем немного, метров двести — триста… — А сама уже пересаживалась на соседнее сиденье. — Понимаете, за рулем вы сразу заметите, если что-нибудь барахлит…

Прежде чем тронуться, он по очереди включил все скорости, проверив коробку передач. Потом, уже на выезде со стоянки, заметил:

— Эти двойные карбюраторы всем хороши, но очень уж капризные.

Она смущенно потупилась:

— Вы из-за меня теряете время.

Он возразил:

— Что вы, напротив. — И добавил: — Движок в порядке. Ровно работает, бесшумно. Только на больших оборотах его и слышно, вот сейчас, когда вторую скорость включаю. — Он выжал газ. — Фердинанд Порше говорил: «Мотор должен петь». — Он повернул, машина плавно въехала на стоянку. — Только не дергать. И не бойтесь ездить быстро, такой мотор скорость любит. Конечно, когда разогреется как следует. — Дверцы захлопнулись. Они вместе обогнули дом и через зал вернулись на террасу. — А разогревается он по-настоящему километров через десять. Сколько он у вас набегал?

— Господи, вы меня переоцениваете! — Она засмеялась. — В автомобилях я понимаю еще меньше, чем другие женщины, совсем дурочка.

Тут она, пожалуй, хватила через край, не сильно, но все-таки: теперь он старался убедить ее в обратном. Они пили кофе-гляссе. Она спросила:

— Что вы читаете? Роман?

Он перевернул названием вверх большую, в бумажном переплете книгу:

— Какой там роман. Учебник. Церковное право.

— Так вы студент?

— Студент. — В его ответе прозвучало облегчение.

Сперва он совсем не знал, как быть: думал, его раскусили. Правда, вскоре он понял, что она действительно из-за машины нервничает, но ему-то от этого не легче. А что было делать? Не пройдешь же мимо, когда дама просит помочь. А на спешку сослаться — и невежливо, и подозрительно. Что ж, по крайней мере он теперь поближе разглядел — потрясная, кстати, женщина: хоть в блузке и в юбке, а все равно что раздетая. Если уж такой от мужа не бегать — кому тогда бегать? Он готов поклясться, что уголком глаза успел увидеть даже край чулка, когда она слишком резво выскакивала из машины. Что ж, зато теперь он сможет ее незаметно выспросить. Глядишь, и проболтается ненароком. Она сказала:

— У вас я бы охотно поучилась водить машину. — Он не сразу понял, что она это серьезно, но она добавила: — Нет, правда, я бы очень хотела увидеться с вами снова. Знаете, — тут ее голос зазвучал томно, — так редко встречаются люди, с которыми приятно просто поговорить. Обычно ведь как? Звонишь, договариваешься о встрече, опаздываешь, естественно, тут же надо куда-то бежать, потому что в другом месте уже ждут, дело есть дело, сами знаете. А жизнь течет, утекает, как… — Она умолкла, задумчиво поигрывая серебряной цепочкой, мерцавшей в вырезе блузки на фоне загорелой кожи. — Жизнь — в лучшем случае теннис, — неожиданно заключила она и принялась говорить о муже, не плохо, но и не хорошо, просто так.

Что же, ведь получилось удачно, лучше и не придумаешь. Домой он ехал довольный, предвкушая скорый успех и солидный гонорар.

Она выехала одновременно с ним, сперва ехала следом, потом, не включая мигалку, резко свернула направо, потом еще раз направо, немного проехала назад, взгляд в зеркальце — хвоста нет. Позвонила: