А когда они выбрались из кустов, мысли его были не о ней, а о мужчинах, с которыми он провел весь день, и он устыдился, что сделал такое с Эльфи; в отчаянии желал он хоть как-нибудь искупить свою вину перед ней. Но Эльфи, не успели они отойти подальше, где их уже не услышали бы другие парочки или ночные гуляки, — Эльфи сказала: «Все время я только и ждала, что ты будешь со мной так нежен, как сегодня. Ужасно, ужасно нежен!» Она прижалась к нему и без конца повторяла: «Ужасно, ужасно нежен!» И еще она сказала: «А я уж думала, ты меня и не любишь». И снова: «Ужасно, ужасно нежен!»
После долгого, невыносимо долгого прощания у ее дверей он поспешил в публичный дом, где уже не раз бывал до знакомства с Эльфи. И только там наконец пропало чувство стыда. И совершенно неожиданно он громко расхохотался.
Обманутая
Инспектор полиции думал отделаться общими фразами, но она настояла, чтобы ей рассказали все. И все, что он сообщил, выслушала совершенно спокойно. Инспектор сказал:
— Произошел несчастный случай, мы это досконально выяснили.
Слушая инспектора, она мысленно увидела своего мужа, как он, лежа на спине, залезал под приподнятый домкратом передок машины и закреплял буксировочный трос. Потом они бесконечно долго торчали в мастерской под волнистой крышей из асбоцемента, где было еще жарче, чем на солнце, а до этого ехали под грозовыми тучами, нависшими на небе с самого утра, и прибыли сюда только к половине девятого. Еще тогда она подумала, что лучше бы вовсе не приезжать сюда, где муж был счастлив с той, другой, о которой она знала лишь, что в его жизни таковая существовала, правда, задолго до нее, но тем не менее продолжала существовать, как бы незримо стояла здесь, рядом, вечно, хотя он никогда о той особе не говорил, ни разу ей не писал и больше с ней не встречался, все было кончено за три года до того, как они поженились. Лишь однажды муж рассказал о той, потому что ей захотелось узнать, что у него было прежде, — ей всегда хотелось знать о нем все, — поэтому он и рассказал о той, причем самым будничным тоном, как о давно прочитанной и полузабытой книге, и больше не упоминал ни разу, но именно поэтому она чувствовала, что та, другая, все еще существует и будет существовать вместе с ней, между ней и им. И все чаще ей приходила мысль, что они с мужем не могут быть счастливы именно потому, что меж ними стоит та, другая. Во время поездки она неотступно думала о том, что хорошо бы приехать в этот город и раз навсегда покончить с прошлым; но вот когда случилась авария и пришлось задержаться, она подумала, что лучше бы вовсе не приезжать сюда. Потом они опять поссорились, а из-за чего, она уже час спустя и припомнить не могла, — и настроение у нее упало. В гостинице она почувствовала себя дурно, есть совсем не хотелось; он же был голоден, и после того, как она вытянулась на кровати, а он принял душ и переоделся, ее осенило, что надо предоставить ему эту самую возможность. Она уговорила его сходить в какой-нибудь ресторан, из тех, где он любил бывать еще тогда, да и вообще побродить по городу, оживить в памяти былое, а она часика два-три полежит здесь одна и спокойно отдохнет. Она его отослала, и он ушел.
— Разумеется, мы не могли исключить и того, — продолжает инспектор, — что выстрел действительно предназначался вашему мужу, поэтому расследование велось во всех направлениях. Не знали только, в какой гостинице он остановился, из-за этого и вышла задержка…
Почти час ночи; они стоят у столика в ее номере, на столике графин с водой, стакан, бутылка коньяку и три рюмки, которые предусмотрительно захватил с собой поднятый с постели администратор гостиницы; она еще в платье, администратор в пижаме и халате, инспектор в обычной форменной одежде. Коньяк разлит по рюмкам, но лишь один администратор время от времени пригубливает его. Инспектор продолжает:
— Вскоре после девяти ваш муж спустился в ресторан, поужинал и примерно через час собрался уходить; швейцар еще предложил вызвать такси, так как снова заморосил дождь, но он все же отправился пешком, прямо по Кёнигсаллее, в сторону вокзала. Несмотря на плохую погоду, он шел не торопясь, словно прогуливался, без всякой определенной цели — швейцар смотрел ему вслед. Это было в начале одиннадцатого, а в половине одиннадцатого он уже вошел в зал игральных автоматов «Рондо», что напротив Главного вокзала; ходьбы туда добрых четверть часа, значит, по дороге он нигде не задерживался…
Она сама его отослала, почувствовав наконец-то свою силу и превосходство над ним, когда уговорила его пойти в город и освежить старые воспоминания; ощущение превосходства и силы не покинуло ее и после того, как муж ушел, а она, потушив свет, лежала на кровати, не сомневаясь, что он сейчас идет к той, другой: и это была не его победа, а ее.
— …Во всяком случае, в двадцать два тридцать он уже был в «Рондо», это вне сомнений. Дело в том, что он играл на автомате, которым обычно пользуется один из завсегдатаев «Рондо». Этот человек был на сеансе двадцать тридцать в «Колизее» — у него даже сохранился билет, — из кино он отправился прямо в «Рондо», шел пешком, это минут десять ходьбы. Сеанс окончился в четверть одиннадцатого, он забрал свой плащ из раздевалки, поглазел на картинки в киновитрине, по дороге купил в пивной пачку сигарет и вошел в «Рондо» ровно в половине одиннадцатого, — он случайно взглянул на часы вокзальной башни; автомат, на котором ему хотелось поиграть, был занят, причем вашим мужем. Он дождался, пока ваш муж перешел к другому автомату, и стал играть. Этот, а также другие свидетели показали, что ваш муж все время играл один, ни с кем не общался, не разговаривал, не спорил…
Лежа на кровати, она наблюдала за причудливой игрой красно-сине-белых бликов, которые бросала в комнату световая реклама с дома напротив; на потолке вспыхивали дрожащие красные и синие круги, потом они белым потоком сбегали вниз по стене, и все повторялось в том же ритме. Она еще не приняла душ, ей не хотелось сейчас вставать, зажигать свет, двигаться, хотелось лишь наслаждаться сознанием того, что наконец-то она все-таки оказалась сильнее, взяла над ним верх, и без всякого спора. В споре у нее ни разу ничего не получалось, даже когда она была права; если он потом и признавал ее правоту, то ей все равно не удавалось насладиться победой — муж умел так все повернуть, что своим признанием лишал ее какого бы то ни было ощущения успеха.
— …Это одна сторона дела. Теперь о другой: выстрел был произведен с улицы, через полуотворенную входную дверь. Стрелявшему удалось скрыться в тумане; в зале был включен магнитофон с модными песенками, и звук выстрела там вряд ли расслышали. Видели только, как ваш муж упал и какой-то парень тут же убежал в туалет. Владелец заведения позвонил в полицию, сразу пришли двое постовых с вокзала, вскоре прибыла патрульная машина и «скорая помощь»; а первым делом схватили того парня. Он вылез через окно уборной во двор, но, поскольку ворота и оба входа на лестничные клетки были заперты, выбраться оттуда не смог и спрятался в пустом мусорном баке. Парень оказался известным полиции сутенером, но в убийстве мы его не заподозрили, огнестрельного оружия ни при нем, ни в заведении, ни во дворе обнаружено не было. Привлекло наше внимание одно обстоятельство: траектория пули проходила точно над столом, у которого играл парень; а за его спиной, у настенного автомата, как раз против входной двери, стоял ваш муж. Следовательно, пришлось допустить возможность, что пуля предназначалась не вашему мужу, а молодому сутенеру…
Когда им случалось спорить, почти всегда была права она, а не он, и в этот раз тоже; но она не могла сейчас припомнить, из-за чего они сегодня поспорили, помнила только, о чем думала недавно: лучше бы вовсе не приезжать сюда. Когда же они приехали и она начала уговаривать мужа пройтись по городу и освежить воспоминания, то в душе надеялась, что он не пойдет и все опять образуется; однако он ушел, несмотря на то что она чувствовала себя неважно и хотела, чтобы муж побыл с ней именно сейчас, здесь. Он должен был заметить это, думала она, а блики световой рекламы красно-сине-белыми слезами текли по комнате; потом она взглянула на часы, потом попыталась думать о чем-либо другом, пыталась, наверное, с полчаса, не меньше.
