Он уже был здесь, в Струняне, однажды летом, в гуще людей, которые загорали, жевали свои бутерброды с салом и без конца говорили все о том же, о чем обычно говорили дома. Теперь же, на пасху, он приехал сюда, потому что хотел побыть один, и твердо рассчитывал, что будет здесь совсем один — ведь в апреле никто не поедет в такое место, где, кроме купания, решительно нечем заняться. По приезде он и правда оказался в отеле единственным постояльцем, но уже на следующий день приехали и другие: тридцать человек в одном и двадцать в другом автобусе да еще кое-кто на собственных машинах. И он сказал Виктору, администратору гостиницы и коттеджей:

— Так дело не пойдет, Виктор! Мне надо обдумать кое-что, я должен быть один. Завтра же уеду отсюда.

Виктор объяснил: здесь будет какой-то семинар; съехались студенты и преподаватели со всей страны, но также из Австрии, Германии и Италии, все — археологи.

— Но я-то не археолог, черт возьми! — сказал он Виктору. — Я обыкновенный человек, и мне надо обдумать важный вопрос. Завтра же еду на Крк!

Он сидел в баре, где играл музыкальный автомат, у самой стойки, и потягивал вино, а археологи сидели сзади, в ресторане за ужином. Мужчины, из местных, топтались у стойки, изредка кто-нибудь из них подходил к музыкальному автомату, опускал в него монету, нажимал на клавишу и затем возвращался к остальным. Местные всякий раз выбирали только словенские песни. Потом из-за стойки вышла барменша и выбрала американский боевик, которым в ту пору очень увлекались в Струняне, и один из местных начал с ней танцевать. Виктор спросил, что же за вопрос надо обдумать.

— Разводиться мне или нет, — ответил он.

— Если вы еще раздумываете, — заметил Виктор, — вряд ли это серьезно.

И он сказал Виктору:

— Я пошутил. Я думаю совсем о другом: хочу изобрести пасьянс, который не раскладывали бы наугад, а такой, чтобы всегда выходил, выходил непременно, если, конечно, не допустишь ошибки. Понятно?

Он смотрел прямо в блеклое лицо Виктора, а у того и глаза тоже были блеклые, и блеклыми были редкие волосы, и потом он еще долго смотрел на Виктора, пока тот сдвигал к стене свободные столики, чтобы расчистить место для пар, которые выходили из ресторана потанцевать. Он досадовал, что проговорился о своих делах Виктору, человеку, по виду которого никогда нельзя было угадать, что он понимает, а что — нет. Нехотя подошел к музыкальному автомату, выбрал пластинку, одну из своих любимых, и вдруг почувствовал чей-то взгляд. Обернувшись, он спросил у девушки, которая стояла сзади:

— Простите, какую пластинку вы ищете?

— Ах, той, что я ищу, здесь наверняка нет, — ответила она.

— Все равно — скажите! — попросил он.

— «Petite fleur»[3], — сказала она.

Ему пришлось собраться с духом, чтобы спокойно ответить:

— Именно эту пластинку я только что выбрал.

— Не может быть! — рассмеялась она.

— Правда-правда! Для нас обоих. Потанцуем?

Металлическая рука музыкального автомата соскрежетом установила пластинку на диске, сверху тотчас опустился звукосниматель, и они начали танцевать. Потом они сели за столик и пили вино. Девушку звали Анной, она была родом из Германии, но училась в Риме. Он называл ее «Аннна», нажимая на звук «н», как делают одни итальянцы. И снова они танцевали, и снова сидели за столиком, где рядом с ними были теперь еще и другие люди. А когда Виктор закрыл бар, он с Анной, и еще профессор из Загреба, и девушка по имени Нелли, та самая, что, как и Анна, училась в Риме, хотя родом была из Австрии, — все они поднялись в его комнату и там пили вино, которое он припас, и долго говорили о чем придется. В полночь ушел профессор, следом за ним ушла Нелли, и Анна ушла вместе с ней. Ему в голову не пришло, что можно попросить ее остаться.

Наутро за завтраком он был совсем один: археологи на своих двух автобусах уехали в Пулу. Он выпил рюмку водки и пошел на мол — искупаться. Вода была холодная, но все же не холодней, чем летом в Дунае. Он заплыл далеко в море и там глотнул воды. Потом снова стоял на молу, прислонясь спиной к прокаленной солнцем дощатой стене палатки, и выкурил одну за другой несколько сигарет. Обедал он в одиночестве на большой террасе. Виктор даже не стал спрашивать, когда он уедет. Из Пулы археологи вернулись очень поздно. Ужинал он вместе с Анной, Нелли и профессором в ресторане отеля.

В последующие дни он был тоже один: каждое утро приезжали автобусы и гудками созывали археологов на очередное паломничество к истрийским древностям. Ближе к вечеру археологи возвращались и после кофе слушали на террасе доклад кого-либо из профессоров. И он тоже слушал все эти доклады и всегда садился так, чтобы видеть Анну, которая делала записи в блокноте. Однажды вечером он повез ее в Пиран, в ночной клуб, они пили там шампанское из Бакара и много танцевали. Танцуя, он прижимался щекой к ее щеке, и ей это нравилось. На другой вечер в Струняне он точно так же танцевал с ней, на глазах у всех, и снова ей это нравилось.

Пасхальное воскресенье было свободным: ни экскурсий, ни докладов. Завтракали поздно, а потом он еще долго стоял с ней у стойки. Она сказала:

— Здесь, однако, нет «Punt e mes».

— Что это? — спросил он.

— Напиток, который я очень люблю, — сказала она.

— Водка?

— Нет, пожалуй, все же вино. Горький вермут. Аперитив.

Она подошла к музыкальному автомату и включила «Petite fleur». Когда она возвратилась к стойке, он сказал:

— Сейчас здесь не потанцуешь. Но можно пойти купаться.

— Очень уж холодно! — сказала она.

— Нет, не холодно! — возразил он.

— К тому же у меня нет купальника, — продолжала она. Но тотчас сообразила, что можно попросить купальник у барменши. Та тоже сказала:

— Бррр! Уж очень холодно!

— Нет, совсем не холодно, — сказала Анна.

Они пошли на мол и выплыли в голубую ширь. И там, на просторе, он крикнул ей:

— Глотните-ка воды, Анна!

— Зачем?

— Местные жители говорят, морская вода полезна для пищеварения и возбуждает аппетит. — Он глотнул воды. — Тоже своего рода аперитив.

— Но только не «Punt e mes»! — засмеялась она.

Он подплыл к ней совсем близко, и у нее на глазах снова глотнул воды. Она высунула язык — попробовать воду на вкус — и вскрикнула:

— Фу, гадость какая!

— Если глотнуть намеренно, думая о пользе, вода не покажется гадостью.

Она недоверчиво взглянула на него, но все же глотнула воды и сразу сказала:

— Правда ничего страшного. А я думала, она противная.

Лежа на спине и не спеша работая ногами, они поплыли к берегу и там, на молу, долго грелись у горячей, прокаленной солнцем дощатой стены палатки. Они были совсем одни здесь, над морем.

— А вы храбрая, — сказал он.

Она взглянула на него и спросила:

— Почему?

— Так храбро глотнули воды!

Она лишь засмеялась в ответ, и он продолжал:

— Собственно говоря, вы заслужили рюмочку «Punt e mes».

— Но здесь же его нет!

— Наверняка где-нибудь раздобудем. Надо только поискать.

Они возвратились к гостинице и сели в его машину. Поехали в Буе, потом в Новиград, в Пореч, но «Punt e mes» нигде не было, даже в Ровине они его не нашли.

— Это не так уж и важно, — сказала она. — Но когда вернетесь домой, если, конечно, еще будете помнить, выпейте «Punt e mes», хорошо?

— Нет, это очень важно, очень! — только и сказал он.

Они снова поехали в Пореч и сели там за столик в садовом кафе рядом с крошечной гаванью, и после обеда она сорвала несколько веток с лавровых деревьев, которые окаймляли садик.

— Кого вы хотите увенчать лаврами? — спросил он.

— Лавровый лист кладут в суп и в соусы, а еще добавляют к бобам… — сказала она.

Она бросила ветки в сточную канаву и заговорила о раскопках к югу от Пореча, которые археологи осматривали в минувшую пятницу. В машине было очень жарко, и они опустили оба стекла; сквозной ветер трепал карту у нее на коленях. Он показал ей еще несколько истрийских городков — Пазин, Мотовун и еще два-три других. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул: