Ирине бы крикнуть, позвать, а она помчалась.

И, разумеется, в этот момент лифт остановился, Кожина вошла, и дверь закрылась.

Ирина с Вадимом подбежали, когда лифт уже спустился на два этажа.

Вторая кабина, как назло, была где-то в самом низу и только-только поднималась.

Они бросились к лестнице, летели вниз через три ступеньки, но, когда очутились в холле, Кожиной уже и след простыл.

— Откуда она вынырнула? — недоумевала Ирина. — Мы же все время были там.

Вадим виновато почесал затылок.

— Честно говоря, я ее видел.

— Где?

— В бухгалтерии. Я у нее как раз и спросил, где Кожина.

— Как? — опешила Ирина. — Вы что? Вы у нее спросили?

— Так я ж не знал, что это она.

Ирина подошла к Старкову вплотную и прошипела сквозь зубы:

— В деле ее фотография. Видели — анфас и в профиль?

— Видел, — опять виновато почесал затылок Вадим. — Но то фотография, а то живой человек…

Ирина хотела сказать этому напарнику несколько недобрых слов, но только махнула рукой:

— Поехали.

И снова Вадим скулил, что Ирина слишком быстро едет, а она на него — ноль внимания.

Бывшая секретарша «Импэксбанка» жила почти на окраине Москвы, но возле престижного Рублевского шоссе, которое гремело машинами, воняло выхлопными газами и вообще оправдывало свой престиж только тем, что по нему иногда с воем неслись правительственные автомобили.

Секретаршу звали Нинель. Она была длиннонога и близорука. Эти два качества придавали Нинель облик несколько иностранный, но, когда она открывала рот, все становилось на свои российские рельсы.

— А че? А че я должна знать? — щурилась она, глядя на Ирину, которая по-хозяйски расхаживала по квартире, бесцеремонно заглядывая в открытые шкафы.

— Ты должна знать, цыпочка, где прячется твоя подруга, — говорила она. — Неужели она с тобой не связалась ни разу?

— Ой, вы прям скажете. Че ей связываться? Она в бегах. Она куста шугается.

Ирину раздражала эта красотка, которая, несмотря на потерю работы, вовсе не унывала. Возможно, это чувство ей было вовсе не знакомо. Есть такие люди, для которых весь мир розовый и пахнет мятой, как жвачка «Love is…».

Кажется, именно эту жвачку и перекатывала во рту секретарша.

Вадим сидел в углу на шикарном кожаном диване и откровенно скучал.

— Ну так, — сказала Ирина. — Паспорт покажи.

— А че паспорт? У меня паспорт в конторе.

— Где в конторе?

— Ну где? А я знаю?

— Я знаю, — сказала Ирина и, подхватив со стола сумочку секретарши, вывалила ее содержимое на стол.

Среди женских мелочей, слишком обильных для маленькой сумки, был, разумеется, и паспорт.

Ирина открыла нужную страницу и злорадно улыбнулась:

— Прописка саратовская. Ясно. А где регистрация?

— Ой, ну вы скажете прям. Я ж не лицо кавказской национальности.

— Вадим, какой тут номер отделения милиции? — повернулась к скучающему напарнику Ирина.

Тот пожал плечами.

Но Ирина все равно взяла телефон и набрала «02».

— Вы че? — насторожилась секретарша. — Вы в милицию звоните?

— Ага.

— А зачем?

— Выселять тебя из Москвы будем.

— Ой, вы прям скажете…

— Алло, следователь городской прокуратуры Калашникова, — сказала Ирина в трубку. — Мне номер отделения милиции…

— Так Инка иногда заходит, — быстро поняла, что от нее требуется, секретарша. — Она и сегодня обещалась…

Ирина положила трубку.

— Когда?

— Так откуда мне знать? А может, и не сегодня вовсе…

Ирина отвесила ей звонкую оплеуху.

— Ну все, — сказала она. — Мое терпение лопнуло. Ты, сволочь, так просто у меня не отделаешься. Так, Старков, пакуй ее. В «обезьянник» ее отправим.

Даже это страшное сообщение не испугало секретаршу.

Она спокойно поднялась, все еще похихикивая, и картинно протянула руки, чтобы ей надели наручники.

Вадим отошел от окна, не обращая внимания на секретаршу.

— Это ж твой район, — сказала Ирина. — Где тут отделение?

— Да рядом.

— Пошли.

— Может, подождем маленько? — спросил Вадим.

— Чего ждать?

— А вдруг придет?

— Не придет! — весело заявила Нинель. — Теперь вы ее днем с огнем…

И в этот момент в дверь позвонили.

— Инка! Беги! — заорала секретарша что было сил. — Беги, Инка!

Вадим широкой ладонью закрыл ей рот, Ирина метнулась к двери, распахнула ее — на пороге стоял здоровенный парень и ошалело таращился на нее.

Ирина оттолкнула его, выбежала в коридор, проверила лифт — никого.

Парень шагнул в квартиру и, увидев, что там происходит, достал из кармана огромный пистолет.

— А ну, — сказал он, — отпусти. Или я тебе башку прострелю…

Больше ничего он сказать не успел. Ирина «выключила» его, ударив ребром ладони.

Откуда только в секретарше взялась такая сила?! Она отшвырнула Вадима и кинулась к парню.

— Скоты! Менты поганые! Что вы наделали?! Сволочи!

Вадим подхватил с пола пистолет — это был газовый.

— Ну влипли, — тихо сказал он Ирине.

Но та не слушала его, она уже снова набирала «02».

Лучше бы Клавдия не мечтала о душе. После него ощущения чистоты не появилось. А совсем-совсем наоборот. В гулком мрачноватом помещении, где с потолка капали холодные капли, а из душа хлестало, как плеткой (отрегулировать не было никакой возможности по той простой причине, что душ открывался и закрывался банщиком из другой комнаты), брезгливой Дежкиной показалось, что она попала в чистилище, где человеческие грехи и грязь нарастали на стенах веками и никакими силами их уже не смыть. Более того, они носятся в воздухе вместе с густым паром и облепляют тебя сами.

Впрочем, хоть какая-то польза от душа была. Она словно бы свыклась с тем фактом, что оказалась в тюрьме. С одной стороны, это был, конечно, шок, а с другой, брезгливость ее от вони, от грязи, от соседства настоящих преступников притупилась, и все стало не таким уж страшным.

Даже ее сокамерницы теперь не выглядели пугающе — просто несчастные женщины.

Тем не менее она после душа вымыла руки под краном, увидев, что ее изобретение вовсе не является эксклюзивным — только здесь кран холодной и горячей воды соединяла полоска марлевого бинта.

Ей даже удалось съесть несколько ложек густого горохового супа.

— Видно, наша кухня не пришлась вам по вкусу? — спросила актриса красивым голосом.

— Нет, — почему-то смутилась Клавдия, — просто не хочу есть.

— Тогда не соизволите ли передать мне вашу тарелку? Я, знаете ли, аппетита не потеряла.

Клавдия с радостью отдала остатки Красильниковой, и та, словно это было изысканное блюдо, а не объедки, элегантно отправила гороховый суп ложку за ложкой в свой красивый чувственный рот.

Клавдию так и подмывало спросить Веру Федоровну, за что же она-то здесь оказалась, но та сама догадалась.

— Вы знаете, что такое амплуа?

— Представляю, только очень смутно, — призналась Клавдия.

— Это, собственно говоря, характер. Если вы человек жизнерадостный — вам никогда не стать трагической актрисой, а если вы смелая и красивая — вам прямая дорога в героини. Это сейчас несут чушь, что амплуа, дескать, устарели. Ничего подобного. Вот я — самое убедительное тому подтверждение. Знаете, всю жизнь роли героинь играла. От Катерины в «Грозе» — плохонькая пьеса — до Электры Еврипида.

Клавдия давно не была в театре, а больше видела Красильникову в кино, где та, впрочем, тоже играла роли вполне героические.

— А ведь я простая девчонка с Трехгорки. В сорок девятом поступила в театральное училище по комсомольской путевке.

— Как? — не поверила своим ушам Клавдия.

— По распределению, — подтвердила Красильникова. — Вы, наверное, знаете, что в те годы очень сильная у нас борьба с космополитами была. Очень сильно тогда наука и искусство поредели. Особенно в театре и кино. Я-то что! Моя подруга на год старше — главным редактором «Мосфильма» стала. Это в восемнадцать лет. И ничего, до старости руководила.