Деньги через «Импэксбанк» мэрия перестала отправлять уже два месяца назад.

Малютов попытался на них надавить, но тут началась эта история с пропавшими видеокассетами, ему было не до денег. И так кругленькая сумма лежит тихонько в швейцарском банке и ждет своего хозяина.

Но сейчас он понял, что сдаваться нельзя. Они рано списали его. Он еще повоюет.

Впрочем, и к этому бою Малютов готовился зря.

Шло совещание о подготовке к выборам. Его отчет никто не спросил, хотя Малютов был готов на все сто. Просто это заседание было одним их многих, он еще успеет выступить на других.

Переговорить с нужными людьми тоже не получилось. Все быстро кончилось, и все разбежались.

Малютов решил, что сегодня больше в прокуратуру не поедет. Устал. Доберется домой, поест и сядет к телевизору. Все. Никаких больше дел.

Жил прокурор на Кутузовском проспекте. Но что это за квартира — двести восемьдесят квадратных метров! Люди вон по тысяче имеют.

Правда, была и у него еще одна хорошая квартирка, но не в Москве. А в тихом городке Мангейм, который уютно расположился в низовьях Рейна.

С этими приятными мыслями он вышел из мэрии, сел в машину, буркнул водителю:

— Домой, — и стал смотреть на улицу.

Нет, до чего же у нас некультурный народ! На каждом шагу нищие. Проститутки вон спокойно разгуливают. Нам с этим народом еще мучиться и мучиться.

Водитель гнал по средней, специально для высоких чиновников приспособленной полосе.

«Ауди» плавно присаживалась на неровностях дороги. Вот ведь — самый центр Москвы, а дороги, как стиральная доска.

С моста свернули к гостинице «Украина», объехали ее и оказались в уютном зеленом дворе. Сталин приказал когда-то посадить здесь яблони. Теперь уже их не осталось — ну что за народ!

— Свободен, — сказал он водителю. — Завтра к девяти.

Но не успел открыть дверцу машины, как что-то громко щелкнуло по крыше.

— Вот сволочи, опять чем-то из окна бросили, — сказал он, повернувшись к водителю, и замер.

Сначала он услышал, что щелкнуло по крыше еще три раза, а потом увидел, что голова водителя запрокинулась, а из-за уха течет красная струйка.

Малютов сначала невольно пригнул голову, а потом свалился на пол.

По крыше все щелкало и щелкало, и от каждого такого щелчка в ней появлялась аккуратная круглая дырочка. И эти дырочки приближались к заднему сиденью, туда, где находился прокурор. Еще секунда — и его не станет. Убежище на полу его бы не спасло.

И тогда Малютов дико закричал, бросился в открытую дверь и помчался к своему подъезду. Но по дороге изменил решение.

Там, в подъезде, наверняка кто-то ждал его.

Поэтому, описав небольшую дугу, прокурор вылетел со двора и побежал к гостинице.

Сзади взвизгнули тормоза.

Малютов снова вскрикнул. До двери гостиницы было совсем недалеко. Там его не тронут, не посмеют.

Он оглянулся назад, но никто за ним не гнался. Просто машина сворачивала во двор.

Он толкнул тяжелую дверь и ввалился в холл.

— Спасите, — крикнул он.

— Что?! Что случилось?! — бросился к нему охранник.

И Малютов, только что готовый спрятаться под стол, в самый дальний угол, за спину любого, вдруг сказал:

— Умираю от жары. Где тут у вас бар?

Котляров так и не пришел.

Клавдия несколько раз стучала в дверь, но контролер отвечал, что начальника не может найти. Потом он сменился, и Клавдия уже упрашивала другого, который был куда строже и вообще отказался тревожить своего шефа в столь позднее время.

Ночью Клавдия не спала. Почему-то она не слишком доверяла крепким бутырским стенам. Она знала, как это делается, — самой приходилось расследовать такие преступления. Потом концов не найдешь. В этом строгом и наглухо запертом учреждении вдруг обнаруживалось много российских дыр. Контролеры в лучшем случае получали служебное взыскание. А убийц не находили. Вернее, чего их искать — тут каждый второй убийца.

Клавдия пила воду из-под крана, глотала лекарства, которые ей выписали в местном лазарете, сидела на койке, ходила в узком пространстве камеры, даже пыталась мычать какие-то песни, только бы не заснуть.

Сквозь «намордник» пробивался дневной свет. Ночь для нее длилась каких-то два часа от силы. Но спать все равно хотелось нестерпимо. Минутами Клавдия проваливалась в какую-то черную яму, но до дна не доставала, вздрагивала всем телом и открывала глаза.

«Надо было поспать днем, — ругала она себя. — Сколько ты так выдержишь? Сколько вообще это будет длиться?»

Под утро, часов в пять, она все-таки уснула. Только прислонилась к холодной стене, и все — мир пропал.

В этот раз ей ничего не снилось. Полная темнота и шаги. Она слышала сквозь сон, как по коридору ходил контролер. Этот, в отличие от предыдущего, не топтался все время у ее камеры, а надолго уходил в дальний конец, даже слышно было, как он там с кем-то разговаривает, потом медленно шел обратно, со скрежетом поднимая и опуская заглушки глазков.

Клавдии казалось, что она не спит, что она все это не только слышит, но и видит, словно она вышла в коридор и прогуливается вместе с контролером.

Вот он снова ушел в дальний конец. Снова стал с кем-то разговаривать — ах да, это женщина. В Бутырской тюрьме много контролеров-женщин. Тяжелая работенка, ничего не скажешь.

А вот к ним подошел еще кто-то, теперь беседуют на три голоса.

Снова шаги обратно. Но теперь контролер идет не один. С ним еще кто-то. Они идут быстро, не заглядывают по дороге в глазки. Все ближе, ближе…

Клавдия вскинулась.

Нет, не сон. Действительно шаги приближались, и действительно шли несколько человек. Трое по крайней мере. Разговаривают.

— В четыреста шестнадцатой, — говорит контролер.

Это ее камера.

Все, теперь ей никто не поможет.

Кричать, бить кулаком в дверь?! Да сам же контролер и придушит ее подушкой.

Но еще можно, можно же что-то сделать! Не сидеть же так и не ждать, пока войдут и убьют.

Клавдия скинула рубашку, моментально стащила майку и в нее, сделав подобие мешка, сунула алюминиевую тарелку. Слабое оружие, но хоть что-то.

Контролеры в тюрьмах — виртуозы дверей. Они умеют распахивать их с грохотом врат преисподней, а умеют открывать с шелестом любовной калитки.

По звуку открываемой двери можно сразу догадаться — ведут тебя на прогулку или на допрос, в суд или на волю.

На этот раз дверь открылась нейтрально.

Контролер даже не посмотрел в глазок, что стало для людей его профессии незыблемой привычкой.

А если бы посмотрел, то увидел бы, что Клавдия стоит, прижавшись к косяку двери, по пояс голая, сжав в руках свое оружие, готовая ударить первого, кто сунется.

— Дежкина Клавдия Васильевна, — сказал незнакомый голос.

Клавдия уже подняла свой снаряд, спрятанный в майке, но никто в камеру не входил.

— Да где она? — спросил тот же голос.

И только тут сунулась голова контролера.

Вот по ней и пришелся Клавдин удар. Правда, он не совсем удался. Клавдия не учла, что контролеры носят фуражки. Ее оружие только сбило ее с головы охранника.

— Ты че, о…ела?! — взвыл контролер.

А за дверью вдруг захохотали.

— Ну! Молоток, Дежкина! Я слышал, что молоток, но что такой железный… Ладно, прапорщик, забудьте.

Клавдия только сейчас стала узнавать голос, но не верила, не верила, что это именно тот, о ком она думает.

Теперь она сама робко высунулась из-за двери.

Точно.

— Ой, простите, — сказал пришедший. — Мы не хотели вас напугать.

И он отвернулся.

Только сейчас сама Клавдия поняла причину его смущения — она же полуголая.

Все страхи ускакали, уступив место нормальному женскому стыду. Клавдия бросилась вынимать из майки тарелку, та никак не вынималась, наконец натянула майку, но, как оказалось, шиворот-навыворот.

Словом, классическая сцена из комедийной мелодрамы.

Только бы эта оказалась со счастливым концом.