Поэтому чувство стыда перед Дежкиной сильно притуплялось сознанием собственной правоты.

Нет, Дежкина не государство. Она такая же слабая и беззащитная его гражданка.

И поэтому каждый за себя.

Впрочем, иногда, очень редко, она признавалась сама себе, что это всего-навсего страх. Страх перед Малютовым, почти животный, мистический, обездвиживающий и убивающий. Казалось, стоит Малютову просто очень захотеть, и она сама умрет — от разрыва сердца, от ужаса, от одной только мысли. И она надеялась от этого страха избавиться, только далеко-далеко отсюда.

Нинель все время приглашала ее звонить к себе домой, но Инна поначалу отказывалась. Теперь наступило время длительных переговоров, которые с почты вести было неудобно, поэтому сегодня она как раз собиралась к Нинели именно по этому поводу.

Подъехала к дому, вышла из автобуса, опасливо огляделась. Увидела, как остановился джип, из него вышел жених Нинели и вошел в дом. Хотела окликнуть, но было слишком далеко.

Уже подходила к подъезду, как вдруг остановилась. Инна даже не поняла, что произошло. Но она как будто увидела дорожный знак «Проезд запрещен», что-то красное, как капля крови, промелькнуло в воздухе. Словом, что-то мелькнуло перед глазами или в сознании. И это было так явственно, что Инна опешенно стояла с минуту, пытаясь понять, что случилось.

Светило солнце, никаких дорожных знаков, вообще никого рядом. Наваждение. С ней это было впервые в жизни — такие грезы наяву.

Она медленно двинулась дальше, но снова остановилась. И так издерганное, почти истерическое ее сознание вдруг напряженно заработало.

«Нет, я не могу туда идти. Мне нельзя туда идти. Там очень опасно. Мне надо бежать, мне надо спрятаться. Я сейчас в миллиметре от смерти».

Это возникло само собой, как бы не связанное с только что произошедшим. Но это было единственное и самое верное. Ноги сами повернули от подъезда.

Она не побежала, она медленно пошла вдоль дома. Ей бы действительно уехать отсюда побыстрее, но она все равно хотела проверить себя.

Она остановилась за углом и стала смотреть.

И все произошло, как по заказу. Словно это она ставила спектакль, который теперь разыгрывался, словно она знала каждый следующий ход.

К дому вдруг подкатили с пронзительным воем милицейские машины, а еще через минуту вывели в наручниках Нинель и ее жениха.

Сзади шли мужчина и женщина.

Мужчину Инна откуда-то знала…

Как она добралась домой, Инна не помнила. Она обнимала сына, приговаривая почти безумно:

— Это ты меня спас, это ты, мой родной! Мамочка с тобой не пропадет! Мамочка не бросит тебя…

Потом, когда немного успокоилась, стала раскладывать по полкам.

Дежкиной там не было. Значит, это совсем другие люди, значит, это ее враги. Значит, ничего не кончилось, а все только начинается.

Или Дежкина послала этих людей, чтобы они привели Инну насильно? Нет, на Клавдию Васильевну это не похоже.

Тогда что выходит? Тогда выходит, что сама Дежкина в беде.

Инна несколько раз набирала домашний телефон Клавдии Васильевны, просто чтобы удостовериться, что с той все в порядке. Но трубку никто не брал ни днем, ни ночью.

В прокуратуру она позвонила только на следующий день. Но в кабинете Дежкиной телефон не отвечал.

Инна металась мыслями в пустом непонятном пространстве и не находила никакого хоть мало заметного ориентира.

Она твердо знала только одно: теперь она в еще большей беде.

Наконец с третьего раза телефон в кабинете Дежкиной подняли:

— Слушаю.

— Мне бы Клавдию Васильевну.

— Она в отпуске, — чуть помедлив, ответил мужской голос.

Так вот в чем дело!

Дежкину отправили в отпуск, а сами за ее спиной…

«Так, надо успокоиться и придумать, как быть дальше. Нинель не знает, где я сейчас живу. Хотя нет, я как-то проговорилась, что мне далеко до нее добираться из Домодедова. Все. Это проще некуда. Не такой уж большой поселок. Тут меня найти за час можно. Но тогда они бы приехали еще вчера. Значит, Нинель не проговорилась или не вспомнила. Но это все пока, пока. Сколько времени это «пока» будет длиться — не знаю. Куда, куда сейчас мне бежать? Далеко из Москвы нельзя, мне надо довести дело до конца, скоро будут визы, скоро я смогу уехать. Или не смогу? Вообще на вокзалах и в аэропортах лучше не появляться. Хотя бы эти дни. Потом они забудут. Или… Или я умру».

Успокоиться так и не получилось. Инна выкурила целую пачку, уже тошнило, но никакого выхода не нашла.

Впрочем, был один. Но о нем она старалась не думать.

Она все еще хотела справиться сама, но чем дальше, тем настойчивее стучалось в мозгу другое — Дежкина, только она поможет…

На этот раз Малютов приехал без приглашения.

Паратов был не очень доволен. Сердито пыхтел трубкой и долго усаживался в плетеное кресло под дубом.

— Что суетишься, Вова, — сказал он наконец. — Работа адова будет сделана, и делается уже.

— Миша, я по другому поводу. Ты помнишь такую фамилию — Старков?

— Старков? Смутно. А кто такой?

— Это следователь из районки, ты мне его присоветовал.

— Да, крепкий мужик. Мы с ним когда-то еще в Свердловске бок о бок…

— Когда?

— Давным-давно.

— Ему сколько лет?

— Да за пятьдесят уже… А ты что, его не видел? Ты ж сказал работает.

— Я его не видел, — опустошенным голосом произнес Малютов. — Ко мне пришел совсем другой человек.

— Какой другой? — не понял Паратов.

— По фамилии Старков. Вадим Игоревич. Из Кунцевской районной прокуратуры. Только этому лет двадцать пять.

— Ты что, в личное дело не смотрел?

— Посмотрел сегодня. Чистые документы. Не подкопаешься.

— Постой, — перестал пыхтеть трубкой Паратов. — Ты, как телевизор, тараторишь. Что произошло?

— А то произошло, Миша, что твоего Старкова подменили.

— … твою мать. А зачем?

— Вот это меня и мучает. Но уж, думаю, не шутки ради.

— Твой телефон прослушивается, — сказал Паратов.

И это только что дошло до Малютова.

Нет-нет, ничего опасного, он телефону вообще не доверял. Но это значило — обложили.

— Как думаешь, кто? — спросил Паратов.

— Думаю, ФСБ.

— Ух!

— Вот так, Миша. И что теперь делать?

— Да что делать? Работать. Честно работать.

— Надо, Миша, все остановить.

— Это запросто.

— И разузнай, пожалуйста, кому я дорогу перебежал.

— Узнаю, обязательно узнаю. Толку-то…

— Не скажи. У меня кое-что имеется.

— Твои порнографии?

— Да.

— Знаешь, если это серьезно — кино твое не поможет. Эти люди вообще немаркие, как черный костюм. Грязь есть, но ее никому не видно.

— Спасибо, утешил.

— Да я тебя, козел …баный, утешать не собирался, — тихо, но зло сказал Паратов. — Мне теперь твое дерьмо разгребать. Впрочем, ладно, чего там. И не в таких переделках бывали. Поможем, иди с богом.

Этот разговор был ранним утром, а после обеда Малютова вдруг вызвали в мэрию.

Малютов тут же собрал своих заместителей и потребовал результаты расследования самых громких дел. Результатов таких было мало, ибо до конца доводить громкие дела прокуратура не решалась: вдруг оказывалось, что в самом конце цепочки стоит какой-нибудь крупный чиновник.

Зато по мелким преступлениям — так называемой бытовухе — раскрытых дел было хоть отбавляй. Такие преступления раскрываются сразу. Пьяный муж трезвеет и идет в милицию заявлять, что прирезал собственную жену.

Малютов досадливо перебрал дела, выбрал из них наиболее анекдотичные — все чиновники любят посмеяться — и, сложив в портфель, отправился в мэрию.

Дела, впрочем, он взял на всякий случай. Догадывался, что разговор пойдет совсем о другом.

Они там обнаглели, почувствовали, что он сейчас в тяжелой ситуации. Конечно, напомнят ему о деньгах, которые перекачивали через «Импэксбанк» в его подставную фирму, занимающуюся якобы внедрением в производство космических технологий. Неужели позабыли о компромате, который на них имеется? Ничего, он напомнит. Они очень не любят, когда им об этом напоминают. Но он и не собирается их по шерстке гладить. Он собирается их бить наотмашь.