- Орел, - сказала она, даже не глядя на монету. Она бросила ее через плечо и опустилась на колени перед Кингсли. Он расстегнул ширинку, и Элеонор глубоко взяла его в рот.

Теперь она точно знала, что хотела сделать с этими двумя прекрасными снисходительными, приводящими в ярость мужчинами...

Она хотела взорвать им мозг. Обоим.

- Mon Dieu, - она услышала Кингсли над собой.

- Я же говорил, - единственный комментарий Сорена.

Элеонор делала это только с Сореном, и он сказал, что это у нее врожденное. Более чем врожденное, однажды он пошутил, назвав ее прообразом сирены - то, что она вытворяла ртом, могло свести любого мужчину с ума. Мягкие стоны срывались с губ Кингсли, и его рука вцепилась в столбик кровати, чтобы, казалось, поощрить ее навыки и энтузиазм перед поставленной задачей.

Все было не так плохо, как она думала. Ей всегда нравился Кингсли, она восхищалась им, боялась и хотела его. И на вкус он был потрясающим. Хотя и странно это было делать с кем-то кроме Сорена. Когда она делала это с ним, он всегда так крепко ее держал, что утром появлялись синяки на задней стороне шеи. Она воспринимала эти синяки как сувениры, маленькие черно-синие напоминания о прошлых удовольствиях. Но Кингсли пропустил сквозь пальцы ее волосы и обхватил ее голову, лишь нежно поощряя. Определенно странно. Не то, к чему она привыкла. Но определенно не плохо. Совсем не плохо.

Спустя пару минут, Кингсли щёлкнул пальцами у ее уха, и Элеонор отстранилась и откинулась на руки.

- Теперь понимаешь? - спросил Сорен, стоя рядом с Кингсли, они оба смотрели на нее, ожидающую на полу.

- Если и не понимал, то теперь уж точно. - Кингсли протянул руку и помог ей подняться на ноги. На этом галантность закончилась. Кингсли толкнул ее к краю кровати и задрал юбку вверх. По инструкциям Сорена, она не надела нижнего белья. Уткнувшись лицом в красный шелк простыней, она не могла точно сказать, чьи пальцы погрузились в нее. - Она влажная.

- Конечно, - ответил Сорен.

- Конечно, - добавила Элеонор. - Monsieur.

- Она скорее... какое же слово подобрать? Увлеченная? Страстная?

- Похотливая, - предложила Элеонор.

- И разговорчивая еще. - В голосе Кингсли слышалось раздражение, но только французы могут быть так раздражены. Раздражен и возбужден одновременно. - Нам придется заткнуть ей рот, если она продолжит в том же духе.

Элеонор немедленно замолчала. Она ненавидела кляп, ненавидела быть с завязанными глазами. С кляпом во рту она не могла отпускать шуточки, чтобы нервировать Сорена, как любила. И какая женщина, которая проводит ночь с таким потрясающими мужчинами, захочет повязку на глаза?

- Так-то лучше. Хорошая девочка, - сказал Сорен и провел ладонью по ее обнаженным бедрам. - Меньше слов. Больше стонов.

- Стоны... мне нравится, как это звучит. - Кингсли глубже проник пальцами в нее. – Давай посмотрим, как сильно мы заставим ее стонать?

- После тебя.

Что-то ударило ее по задней стороне бедер. Длинное и тонкое - стек или трость. Не важно - они обе жалят, как ад. Снова и снова сыпались удары, заставляя ее спину гореть.

Наконец они прекратились, и она осела от облегчения на кровать.

- Ты был прав, - сказал Кингсли, проводя рукой по ее пылающей коже. - Она может принимать боль.

- Я знаю лишь одного человека, который может принять больше.

Затем Кингсли рассмеялся, теплым интимным смехом, по которому она поняла, что Сорен не просто пошутил, это была шутка, которую понял лишь Кингсли.

Ей дали немного времени для восстановления. Кингсли схватил ее за белый кожаный ошейник и рывком поставил на ноги. Он обхватил ее за затылок и набросился на губы болезненным поцелуем.

Она отвечала на поцелуй так же жестко, ощущая, как растет ее потребность с каждой вольностью, которую позволял себе Кингсли. Она и представить не могла, что быть использованной другим мужчиной, пока ее собственный любовник наблюдает и помогает, будет настолько эротично. Но Сорен знал... знал, что ей понравится. Вот почему он приказал, вот почему игнорировал ее протесты и возражения. Мужчина знал ее лучше, чем она сама. Однажды она научится ему доверять.

Пока они целовались, Кингсли расстегнул ее блузу и вытащил из белой узкой юбки. Он расстегнул лифчик и опустил бретели по рукам, позволяя тому упасть на пол. Француз обхватил ее груди, лаская их и играя с сосками. Один он резко ущипнул, и она ответила, укусив его за нижнюю губу.

- Merde, - выкрикнул он, отстраняясь. Он вытер нижнюю губу, и кровь испачкала его ладонь. Элеонор приготовилась к его гневу, но не гнев она увидела в его глазах... совсем не гнев.

- Я знал, что вы подружитесь, - сказал Сорен.

Кингсли посмотрел на Сорена, Элеонор ждала полуобнажённая и взволнованная. Казалось, между ними что-то мелькнуло, пока Сорен изучал кровь на нижней губе Кингсли.

- Я говорил, что ты не сабмиссива нашел себе, - сказал Кингсли. - Твой маленький котенок вырастет в тигра.

- Еще больше причин приручить ее сейчас. - Сорен подмигнул Кинсли, и Элеонор заметила что-то в этом подмигивании, что не совсем поняла, но то, как Кингсли и Сорен смотрели друг на друга, заставило температуру ее тела подняться на десять градусов выше.

Кингсли снова подошел к ней и посмотрел на девушку. На его губе осталась одна капелька крови.

- Слижи ее, - приказал он. Элеонор поднялась на носочки, чтобы дотянуться до него. Щелчком языка она смахнула кровь. Глаза Кингсли почти закрылись от чистейшего желания. - Продолжай целовать.

Он поднял руку, расстегивая на рубашке еще пару пуговиц. Элеонор поцеловала его в подбородок, в шею, в ухо, снова в шею, в горло.

- Кусай.

Она впилась зубами в изящное сухожилие между шеей и плечом.

- Сильнее.

Она еще сильнее вонзила зубы, и он вздрогнул. После вздрагивания он зарычал, едва сдерживаясь. Не от боли или удовольствия, а от удовольствия от боли, и боли от удовольствия.

Она целовала и кусала его шею, плечи, а Кингсли по-собственнически ласкал ее спину, грудь и руки.

- Сегодня мы оба будем внутри тебя, - прошептал он и поднял ее подбородок одним пальцем.

- Знаю. Таков план, верно? Какой же это будет тройничок, если вы оба не будете трахать меня?

Он последний раз поцеловал ее, почти нежно. За поцелуем последовала улыбка, пугающая до ужаса.

- Ты не поняла. Мы оба будем в тебе... одновременно.

Вся мягкость и нежность закончились в тот же момент. Он обхватил ее за шею и направил к кровати. Сорен ожидал их с мотком веревки в руках. Он обернул веревку вокруг одного запястья и перебросил конец через кованную балку балдахина кровати Кингсли. Он зафиксировал ее второе запястье и туго затянул веревку. Теперь она стояла лицом к кровати, передняя сторона бедер прижималась к матрасу, руки высоко закреплены над головой.

Она наблюдала, как Кингсли подошел к противоположному краю постели, стянул сапоги и носки. Он расстегнул жилет и рубашку, прежде чем поползти к ней по красному морю шелка. Он расставил ноги так, что теперь она стояла между ними. Мужчина обеими руками ласкал ее грудь, живот и бока.

- Сейчас он выпорет тебя, - сказал Кингсли, останавливаясь, чтобы медленно, глубоко и долго поцеловать каждый сосок.

- Вы сказали, что хотите, чтобы я стонала, monsieur.

- Поэтому ты и будешь стонать. Он будет пороть тебя... я буду вкушать тебя.

И затем она ощутила первый удар флоггера по спине. Она ахнула от внезапного всплеска боли и то, что делал Кингсли с ее сосками, вызывало волны, проникающие глубоко в ее лоно. Флоггер хлестал и хлестал. Кусал ее спину дюжиной клыков, пока Кингсли целовал и облизывал каждый дюйм ее груди. Сорен остановился лишь для того, чтобы взять флоггер пожестче, и в этот момент Кингсли перекатился на спину, развернулся так, что теперь его голова лежала на краю кровати у ее бедер, поднял ее колено на кровать и погрузился языком в ее плоть.

Тело Элеонор воевало с самим собой. Удовольствие против боли... каждое предыдущее мгновение одно доминировало над другим. Боль подчиняла удовольствие, пока удовольствие не угрожало взять всю ее под контроль. Она знала, что стонала и стонала громко, как они и предсказывали. Даже в подсознании она могла услышать себя. Остроумные, красноречивые, интеллигентные - все слова, которые описывали ее тысячу раз. Теперь эти двое мужчин и их желания уменьшили ее до размеров кошки, женщины, стонущей в пылу страсти от жажды освобождения.