Кингсли Эдж стоял перед зеркалом в своей огромной гардеробной и изучал раны, пока менял разорванную рубашку на другую. Слои мраморных синяков, которые Сорен оставил на нем после их совместной ночи, уже превратились из красных в черные. Он мог ненавидеть священника за напоминания на его теле о ночи, которая, как он боялся, никогда не повторится. Тем не менее, сейчас он лелеял синяки с тем же трепетом, как и тогда, когда они были мальчиками в школе. Намного сильнее, чем шрамы на груди - подарки от врагов с пистолетами, их он носил как знаки доблести.

Он прикоснулся к самой страшной из его ран - шраму на левой стороне груди, в нескольких дюймах от сердца. Странная травма скорее выглядела так, будто его терзали, а не стреляли. Кто знает? Может, так и было.

О миссии, которая оставила ему этот шрам, и две из четырех огнестрельных ран, он практически ничего не помнил. Его разум погрузился в воспоминания при полном отсутствии желания в них возвращаться. Кинг пришел в сознание в парижском госпитале... Этот момент он никогда не забудет. Он, вероятно, подумал, что лежит на смертном одре. Больничная койка... она должна была стать его одром, могла стать...

Если бы не тот его посетитель.

Он приходил в сознание медленно, с трудом, выползая из мрака на свет. Он вытаскивал себя через ров лекарств и боли, горькой боли и провала его миссии. Почувствовав белый свет в комнате, он держал глаза закрытыми, не в состоянии привыкнуть к солнцу.

За плечом он услышал голоса - один женский, хриплый и осторожный, второй мужской, авторитетный и непреклонный.

- Он будет жить, - сказал мужской голос на французском. Он не спрашивал женщину, а отдавал приказ.

- Конечно, мы делаем все, что в наших силах, - ответила она. Bien sûr. Но Кингсли услышал ложь в ее голосе.

- Вы сделаете все для него. Все. Отныне, он - единственный ваш пациент. Он - единственная ваша обязанность.

- Oui, mon père. Mais... - Mais... но... Ее голос выдал страх. Mon père? Затуманенный разум Кингсли пытался проникнуть в смысл слов. Его отец умер много лет назад. С чьим же отцом она говорила?

- Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная. Это вы понимаете?

Вот оно что. Кингсли улыбнулся бы в своей полудреме, если бы не трубки в горле. Он распознавал угрозу смерти, когда слышал ее. Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная... Этот язык был понятен каждому. Он живет, и ты живешь. Он умирает и...

Но кто о нем так заботился, чтобы напрасно угрожать? Когда он вступил в Легион, он написал одно имя в графе ближайшие родственники. Одно имя. Единственная семья, которая у него осталась. И все же, он не был семьей, вовсе нет. Почему же он приехал к нему сейчас?

- Он будет жить, - пообещала женщина, и в этот раз она не произнесла никаких "mais".

- Хорошо. Не жалейте средств для его комфорта и здоровья. Все будет оплачено.

Медсестра или, возможно, она была врачом, снова поклялась, что сделает все возможное. Она заверила, что пациент выйдет отсюда целым и невредимым. Она пообещала, что сделает все что может и даже больше. Умная женщина.

Кингсли слышал, как ее каблуки стучали по плитке, звук был таким же четким и размеренным, как и ее голос. Звук стих и Кингсли знал, что он и посетитель остались в палате наедине. Он попытался открыть глаза, но не смог найти силы.

- Отдыхай, Кингсли, - снова раздался этот голос. И он ощутил на лбу ладонь, нежную, будто у любовника, заботливую, как у отца.

- Мой Кинсгли... - выдохнул голос, и Кингсли услышал разочарование, смешанное с весельем. Веселье или что-то вроде того. - Прости меня за эти слова, но, думаю, тебе пора найти новое хобби.

И даже с трубками в горле, Кингсли удалось улыбнуться.

Ладонь покинула его лицо, и он ощутил что-то под пальцами. Темнота снова поглотила его, но в этот раз не мрак, едва провалился в сон, и когда проснулся, трубок не было, он мог видеть, говорить и снова дышать. И то, что он трогал пальцами, оказалось конвертом с документами из швейцарского банка, в котором кто-то открыл на него счет - на счету швейцарского банка находилось целых тридцать три миллиона долларов.

Он взял деньги и воспользовался советом своего единственного посетителя. Он вернулся в Америку, страну, где уже однажды испытал настоящее счастье.

И в Америке он сделал то, что ему приказали.

Нашел новое хобби.

Кингсли закончил одеваться. Он заправил рубашку, натянул и застегнул свой вышитый черно-серебристый жилет. Он снова выглядел энергично и дерзко. Экономка поняла, что произошло нечто из ряда вон выходящее, но ради их же блага он будет играть роль бесстрашного лидера, как и всегда, чтобы успокоить их. По правде говоря, он никогда не был так напуган, даже в тот день в госпитале.

Он накинул жакет и отошел от зеркала. Ему еще не доводилось иметь дело с кризисом такого масштаба в его мире. Как только он построил Преисподнюю, его Империю С\М клубов, которые обслуживали самых богатых и влиятельных, а также напуганных и пристыженных, он начал собирать компромат на всех начальников полиции и политиков, медиаперсон и мафию, на любого, кто мог угрожать его границам. Сейчас он больше всего боялся ущерба, настоящего ущерба жителям его королевства, которое постигло их. И он мог винить в этом только себя.

Как только он покинул свою спальню, его встретила в коридоре ночная секретарша София. Она тут же сообщила ему о полудюжине встреч и куче сообщений.

- Отмени все встречи, - приказал он, когда они дошли до лестницы. - Игнорируй все сообщения.

- Oui, monsieur. Мастер Фиске в вашем кабинете.

Хорошо. Сегодня Гриффин пришел вовремя.

Он отпустил Софию и направился в личный кабинет на третьем этаже. Войдя в него, он увидел Гриффина, который стоял у окна и разговаривал на пониженных тонах с молодым человеком. Кингсли мгновение наблюдал за ними, ожидая, когда они заметят его. Но их зрение было ограниченно новой любовью. Гриффин поднял руку и прижался ладонью к щеке Микаэля, его нового возлюбленного. Один поцелуй перерос во второй, сопровождаемый шепотом. Микаэль кивнул и приблизился к Гриффину, и когда серебристые глаза Микаэля, наконец, посмотрели на что-то кроме Гриффина, Кингсли увидел в них страх.

Он мог только посочувствовать.

- Ты должен был оставить свою зверушку дома, - сказал Кингсли, не в состоянии отказать себе в издевке над Гриффином.

Гриффин поднял подбородок и властно обнял Микаэля за плечи, крепко прижимая его к груди.

- Кинг, кто-то похитил Нору. Я не оставлю Микаэля без присмотра, пока мы не вернем ее.

- Твоя зверушка вне опасности. И думаю la Maîtresse тоже. Пока что. - Он произнес слова с уверенностью и надеялся, что они поверят в эту полуправду.

- Мне все равно. Мы защищаем свою собственность. Ты и Сорен научили меня этому.

- C’est la guerre, - ответил он. У Кингсли не было контраргументов. Не потому ли он отослал Джульетту подальше? Чтобы защитить свою собственность?

- Эй, где Сорен? - спросил Гриффин.

- В данный момент он занят. - Кингсли решил не вдаваться в подробности истинного значения этого заявления.

- Что мы знаем?

Кингсли пожал плечами.

- Длинная история. Слишком долго рассказывать. Пустая трата времени. У нас со священником есть один старинный враг, которого мы считали умершим. Оказалось, она жива. Я не знаю, что за игру она затеяла, но будьте уверены - это игра.

- Нору похитили. Что это, блять, за игра такая?

- Очень опасная. К счастью я в некотором роде эксперт в опасных играх.

- Если ты скажешь, я переломаю ноги кому угодно, - предложил Гриффин, и Кингсли усмехнулся.

- Я ценю твое предложение, mon ami. Думаю, с этим противником необходим более тонкий подход. Но мне вот что нужно от тебя... - Кингсли сунул руку в карман и вытащил серебряное кольцо для ключей, украшенное fleur de lis [2]. На нем было восемь ключей – по одному на каждый из его клубов и особняка. - Некоторое время я буду занят этим противным делом. Кто-то должен присмотреть за Империей вместо меня.