- Нет. Не уходите. Пожалуйста.

Его голос был таким робким, что Грейс не устояла и снова опустилась на колени.

- Конечно.

- Останьтесь и поговорите со мной. Отвлеките от всех мыслей в моей голове.

Она услышала нотку отчаяния в его голосе.

- Я останусь. Буду столько, сколько вы пожелаете. - Грейс пододвинулась немного ближе к нему. - Хотите поговорить о мыслях в вашей голове? - спросила она, словно говорила с одним из детей в своем классе. - Если они наполовину такие же ужасные, как и мои, разговор поможет избавиться от них.

Сначала он молчал, только открыл глаза и смотрел на то, что только он мог увидеть.

- Мы все в ужасе, - прошептала Грейс. - Я никогда не была так напугана. Такое не происходит с людьми, которых ты знаешь. Такое случается в фильмах или в других странах, и эти истории превращаются в фильмы, и все это сумасшествие. Я едва не умерла, когда в девятнадцать у меня случился выкидыш, но, признаюсь честно, я никогда не была так напугана.

- Мне было одиннадцать, когда я впервые посмотрел смерти в лицо. В двадцать я провел несколько месяцев в лепрозории. Мне пришлось впиться пальцами в изрезанное запястье мальчика-подростка, чтобы попытаться остановить кровь и спасти его от смерти на полу моей церкви. До сегодняшнего дня я думал, что знал все об ужасе. Я ошибался.

- Я постоянно говорю себе быть сильной, что Нора была бы сильной для меня, и я должна быть такой же для нее. Раскисание не поможет ей. Мы не можем опускать руки. - Смелые слова, но все, чего сейчас хотела Грейс, – разразиться слезами.

- Не отчаиваться? Обычно я так говорю.

- Думаю, даже священнику иногда нужны успокаивающие слова.

- Постоянно, Грейс.

Он замолчал, и она боялась, что мысли в его голове были такими же, как она и представляла.

- Мне не стоит знать, что происходит в вашей голове, верно?

- Жуткие мысли. Месть. Жестокость. Что я хочу сделать с тем, кто причиняет боль моей Малышке.

- Вы называете ее Малышкой?

- Всегда. Она была подростком, когда мы встретились. Очень невоспитанным подростком. Она требовала у меня ответа, почему я такой высокий. Она намекала на то, что я вырос таким, чтобы привлекать внимание.

- Только Нора может хамить и быть кокетливой одновременно.

- Я объяснил ей, что был таким высоким для того, чтобы лучше слышать голос Бога. И так как я был выше и мог слышать Его лучше, она всегда должна слушаться меня. Это она не очень хорошо усвоила. На следующий день она парировала в ответ стихом из 114 Псалома. «Хранит младенцев Господь». Ее библейское доказательство, что Бог предпочитает низких людей. После этого я начал называть ее Малышкой. Это помогло нам обоим помнить, что в первую очередь она принадлежит Богу.

- А вы на втором месте?

- Почти на втором, - ответил он, дьявольски быстро улыбнувшись ей.

- Это хорошие мысли. Продолжайте говорить хорошее. Может, нам удастся вытащить вас из склонности к убийству и из наручников.

- Прямо сейчас у меня нет хороших мыслей.

Он замолчал и закрыл глаза. Грейс знала, что, что бы не происходило в его разуме, она не хотела ничего из этого знать.

- Вы не должны быть здесь, - сказал он, его глаза все еще были закрыты. - Здесь не безопасно. Вы должны быть с мужем.

- Закари на конференции, в Австралии. И я никуда не уйду, пока не вернется Нора. Мне все равно, если мой муж разведется со мной, Кингсли арестует меня, и меня уволят из школы за прогулы, я все равно остаюсь.

- Прогулы в школе?

- Я учительница. Учеба начинается на следующей неделе. Но она начнется со мной или без меня.

- Что вы преподаете?

- Английскую литературу в одиннадцатом классе. Преподавать Шекспира семнадцатилетним - это не рыб дрессировать.

Он улыбнулся и затем открыл глаза.

- Я когда-то был учителем, - сказал он. - Учил испанскому и французскому десяти и одиннадцатилетних мальчиков.

- Похоже на ад.

- Именно. Хотя мне нравилось.

- Это по-своему вознаграждается. Если удается достучаться до одного ученика за год, увидеть эту искру понимания, увидеть этот намек на взрослого, какими они могут стать, и ты понимаешь, что именно ты как-то помог ему или ей пройти этот пусть... это стоит всей работы, всех жертв.

- Так было с Элеонор, когда она была девочкой. В тот момент, когда я увидел ее в пятнадцать лет, я точно увидел, кем она станет.

- Неудивительно, что это была любовь с первого взгляда.

- Любовь, страсть, страх, интерес и радость - столько радости. Я думал, что это было мое предназначение, убедиться, чтобы она пережила подростковый возраст и стала женщиной, которую я видел в ней.

- Пережила? Помню, быть подростком довольно сложно, но никак не опасно для жизни.

- Элеонор была не типичным подростком.

- С трудом поверю, что Нора хоть в чем-нибудь была типичной.

- Более точно и не скажешь.

- Если это как-нибудь поможет, думаю, вы проделали отличную работу с ней. Она довольно впечатляющая личность.

- Я пытался не оплошать перед ней. Что сделали все в ее жизни, ее отец был преступником, ее мать считала Элеонор ошибкой. Я с удовольствием забрал ее у них. С большим удовольствием, чем следовало, должен признаться.

- Вы улыбнулись. Хотите, чтобы я сейчас сняла наручники?

- Хотел бы, но я все еще представляю Кингсли в морге. И, конечно, я только концентрирую свой гнев на нем, потому что его здесь нет. Я знаю, что на самом деле не злюсь на него. Повторяю себе это снова и снова.

- Он пытался спасти вас от самого себя. Вы священник, в конце концов. Нельзя сообщать полиции, ФБР и всему миру, что кто-то похитил вашу любовницу.

- Меня меньше всего заботит, что подумает весь мир о моих отношениях с Элеонор. Главное - вернуть ее.

- Конечно, - ответила она, разглаживая юбку на коленях. - Но поможет ли полиция? Я задаю насущный вопрос. Если вы считаете, что они помогут, я лично позвоню Кингсли, будь он проклят.

Отец Стернс отвел взгляд и вздохнул.

- Нет, они не помогут. Они не могут. Прошло тридцать лет, но я так и не забыл, какой была Мари-Лаура. Одержимая натура. Очевидно, она хочет отомстить. Мне. Кингсли. Элеонор будет инструментом мести. Она не пытается украсть бриллиант и скрыться в ночи. Она хочет причинить нам боль. Она уже умирала. Не думаю, что она боится снова умереть. Я боюсь того, что она планирует взять Элеонор с собой. Привлечение полиции лишь увеличит риск смерти Элеонор.

- Мари-Лаура... сестра Кингсли, и она была вашей женой?

- Была... и, по-видимому, является ею. Кингсли ужасно скучал по ней, когда мы были в школе. После смерти его родителей только они с Мари-Лаурой остались друг у друга, и даже тогда их разделял океан - она в Париже, он в Америке. Я думал, если он снова ее увидит, он станет счастливым.

- Она приехала в вашу школу?

- Я договорился о ее приезде. Больше года прошло с тех пор, как они в последний раз виделись - брат и сестра. И все-таки меньше чем через неделю после воссоединения, Мари-Лаура просто заявила, что влюблена в меня.

- Должно быть, это был своего рода шок. Для вас и Кингсли.

- Неприятный шок. Мое сердце было совсем в другом месте, но я не хотел ранить девушку. Кингсли казался таким счастливым, когда она была рядом. Я помню этот день, будто он был вчера. Я отправился на долгую пешую прогулку в одиночестве. Мари-Лаура последовала за мной, спросила, может ли присоединиться ко мне. Мы едва прошли милю, когда она остановилась и призналась, что влюбилась в меня. Я пытался оставаться спокойным, рациональным. Я сказал, что мне жаль, но я не чувствую того же. И ей не стоило принимать это не свой счет. Сказал, что не способен любить ее, как мог бы кто-то другой. Она сказала, что ей все равно.

- Не все равно. Клянусь, не все равно.

- Я сказал ей, если она так хочет, мы можем пожениться, но этот брак будет только на бумаге. Я рассказал ей о трастовом фонде, к которому получу доступ после свадьбы. Они с Кингсли могли получить каждый пенни из него. Бог Свидетель, я не хотел ни цента от своего отца. Я бы ничего не попросил взамен у нее. Она могла быть свободной и быть, с кем пожелает. Все, о чем я просил - позволить мне закончить школьный год в школе Святого Игнатия. По юридическим причинам я думал, так будет лучше, если мы, по крайней мере, несколько месяцев проживем вместе.