— Думаю, подытоживая вышесказанное, следует заметить, — медленно, раздумчиво продолжал Колыван, — что рано поднимать этот вопрос на государственном уровне. Народ привык к вековой вольности и не поймёт ущемления своих прав, которые идут от дедов и прадедов наших. Надо, как и ранее, князю опираться на вождей племён, которые аккуратно платят дань, защищать их от многочисленных врагов, окружающих границы наши. Может следует повторить походы против них, такие же, какие мы совершали под командованием Кия. Я бы первым поддержал такое начинание. На большее пока племена не способны, да и, насколько я знаю, просто не пойдут ввиду сложившихся внутри них обычаев и традиций.
Наступила долгая пауза. Колыван невозмутимо мял пальцам неизвестно откуда взявшийся у него мякиш хлеба и внимательно смотрел на него, будто в нём сосредоточилась сама суть его помыслов в этот момент; Яросвет не двинулся и, склонив голову набок, о чём-то сосредоточенно думал; Кий откинулся на спинку кресла и насмешливо рассматривал Колывана. Задал прямой вопрос:
— Так ты, значит, против единого войска?
— Против. Потому что это идёт вразрез с вековыми обычаями нашего народа.
— Обычаи разные бывают. От некоторых следовало бы отказаться.
— Деды веками жили по ним и нам завещали их хранить.
— В том числе, например, такую традицию — платить дань Аварии? Ведь мы платим её десятилетиями.
Колыван промолчал, продолжая невозмутимо заниматься хлебным мякишем.
— Может, у тебя есть какие-то свои собственные соображения по укреплению государства? — спросил Яросвет.
— Никаких других соображений у меня нет, — категорично заявил Колыван.
Переговоры закончились ничем, а на другой день Колыван уехал.
После его проводов, когда князь медленно поднимался по ступенькам красного крыльца, Кий произнёс:
— Он не уступит, я знаю. Раз он так сказал, то будет стоять до конца.
— Выходит, хороним свои планы?
— Ни в коем случае. Надо его заставить силой.
— Нет, — возразил Яросвет, — на пролитие крови родичей я не пойду никогда.
— И не надо, — возразил Кий. — Просто мы соберём войско, двинем против него и покажем, что он остался в одиночестве. И тогда он сдастся.
— И какие же силы мы двинем?
— Княжескую дружину — раз. Войска Щёка — два. Тысячу-две прихватим у северян. Ну и разумеется — войско моего племени. На сражение он не решится, иначе мы его потреплем, как котёнка. И таким образом приведём к покорности.
— Щёк пойдёт против Колывана?
— Думаю, да. Но надо предварительно переговорить. Хорошо бы тебе. Слово княжеское для него много значит. Или поедем вдвоём.
Но Яросвет решительно отказался.
— Трястись на старости лет... Нет уж, езжай один. Вы же братья.
«Где не надо, он шустрый. А тут старичком прикидывается, — недовольно подумал Кий. — Лукавый мужичок, другого не скажешь».
Делать нечего, пришлось в Смоленск ехать одному. Щёк оказался на охоте и явился на другой день после его приезда. Тотчас запалили костёр, стали жарить тушу кабана. Одуряющий запах мяса напомнил Кию походную жизнь. Странная натура человеческая: чем дальше в прошлое уходят события, тем легче забываются трудности и в памяти остаются только приятные воспоминания. И сейчас, сидя плечо к плечу возле костра, Кий и Щёк вспоминали различные эпизоды военной жизни, и они казались необыкновенно увлекательными, и им порой казалось, что происходило всё не с ними, а с кем-то другим или в каком-то другом мире.
— А помнишь, брат, как мы обвели аваров, пройдя через болото! — восторженно выкрикивал Щёк, в возбуждении подскакивая на своём месте. — Они собираются напасть на нас, а мы с другой стороны, со спины...
— Нет, как ни говори, но Голунь мы взяли просто голыми руками. Какая слаженность действий! Сорвись один человек, проболтайся ненароком — и вся операция полетела бы к чёрту!
— А у меня картина перед глазами: наши бегут, следом мчится конница аваров, ещё немного и — разгром. И тут нам навстречу с развевающимися волосами женщина! Это был удар молнией в сердце каждого руса! Я прямо обеспамятствовал! Откуда сила... нет, не сила, а ярость взялась! Как ударили мы по противнику!
— Да, ударили, — сник Кий и задумался, вспомнив Зимаву и короткую военную любовь свою. Где-то она теперь? Наверно, возрождает жизнь на пепелище, родит детей, а первый ребёнок от него, Кия...
Щёк понял, что затронул больную тему, замолчал, а потом тихонько встал и удалился, оставив Кия одного со своими мыслями.
Когда кабан был готов, устроили пир рядом с тушей. Слуги раскинули на земле холстину, принесли хмельное, и началось веселье. Надвинулась ночь, засияли высокие звёзды, темнота подступила к самому костру, и так это было знакомо: будто снова в военном походе, будто снова собрались после удачной военной операции боевые товарищи и пируют во славу новой победы над врагом!
— Сколько мы друзей потеряли! — обнимая Кия, говорил Щёк, и пьяные слёзы текли по его щекам. — Как станешь вспоминать, так сердце болью исходится...
— Но во имя чего переносили такие тяготы, потеряли друзей, шли на жертвы? Неужели во имя того, чтобы продолжать платить дань Аварии и быть у неё в услужении, как многие века?
— Нет! Конечно нет! — стучал кулаком по своему колену Щёк.
— Вот в этом и соль! В этом гвоздь вопроса!
— Выпьем ещё, брат!
— Выпьем, братишка, мой боевой друг!
Серьёзный разговор между ними состоялся на следующий день. Как ни странно, начал его Щёк.
— Был у меня Колыван на днях, — отложив в сторону кусок мяса и тряпкой вытирая губы, проговорил он. — Выпили мы с ним за встречу, за наши боевые успехи. Крепко выпили. И склонял он меня к нашей старинной племенной вольности. Дескать, за счёт её держалась и держится наша Русь. Я тоже того же мнения держусь и ему об этом сказал. А в душе что-то скребёт. Будто не так я поступаю. Как ты на это смотришь?
Кий крякнул, ощерился, взглянул на Щёка.
— Что-то скребёт, говоришь? В душе свербит? И не случайно. Ответь мне, друг сердечный, ради чего, мы воевали против Аварии?
— Чтобы отучить нападать на нашу страну.
— И только?
— «только»?
— Разве не говорили десятки раз, что мечта наша — Освободить Русь от аварской дани, а славян от рабства?
— Говорили, конечно. Да мало ли о чём мы мечтали!
— Нет, нет, не уходи от вопроса. Если не свобода Руси, если не избавление от рабства славян, то ради чего мы столько жизней положили? Как же ты быстро забыл, вернувшись к сытой, спокойной жизни!
— Ты прав, брат! Скотскую жизнь я веду. Лишь бы повкуснее пожрать да на бок завалиться! Истинная скотина...
— А разве можно добиться победы над аварскими войсками разрозненными силами племён? Ответь мне, братишка. Ответь как на духу, потому что мы с тобой братья.
— Нельзя, Кий. Никак нельзя.
— Вот в том-то и дело.
Кий прошёлся по горнице. Щёк, наблюдая за ним, невольно отметил, как изменился он за последние два года: лицо его возмужало, посуровело, вокруг губ прорезались глубокие складки, в голубых глазах появился стальной блеск, взгляд их стал жёстким, движения приобрели решительность и властность. Многое дали Кию сражения и битвы с врагами. И у Щёка невольно возникло огромное уважение к своему командиру и старшему брату, желание помочь ему.
Наконец Кий опустился на скамейку прямо перед Щёком и, глядя ему в глаза, проговорил твёрдо:
— Не прав Колыван. Не прав, призывая к племенной вольнице. Если мы пойдём по его совету, то обречём себя на вечное подчинение Аварии. Жизнь неумолимо требует объединения всех русов вокруг князя. Другого пути у нас нет. Ты согласен?
— Согласен, Кий, — горячо ответил Щёк.
— А раз гак, то слушай план, который мы выработали с князем Яросветом. Колыван был в Родне, отказался действовать сообща. Мы решили двинуть против него войска...
