- Ну, так кто?
У него глаза забегали.
А народишко гудит, подзуживает: мол, давайте, давайте, толстопузые.
Тут ко мне старший из стражи подруливает:
- Ты это, парень...
- Ты? - спрашиваю.
- Что?
- Ты его родич?
- Нет, но ...
- Так чего лезешь? Не с тобой свара.
А народ уже грохочет:
- Выходи, Гродлян, не трусь! Ты же поединков не боишься.
Залебезил Гродлян. Кажись, даже штаны намочил: мол доспехи дома оставил.
- Ну, так сбегай за ними, - смеюсь. - У меня ещё кой-к-кому разговор есть, - и на судью показываю. - Только поспеши. Я ведь долго возиться не буду.
- Да как ты смеешь, безродный! - Это один из стражников лезет. У меня и вопрос, и ответ: всё готово.
- Чей родич?
- Его! - кивает парень на Гродляна.
- Становись.
У этого вояки даже шансов не было. Два прямых удара, для разогрева, один обманный, и вот мой меч у него в боку. Даже новый щит не поцарапан.
- Кто следующий? - Осматриваюсь. Смылся Гродлян. Ну и ладненько. Подступаюсь к судье:
- Так это ты меня безродным бродягой назвал?
- Нет, Тадарик, нет, помню я тебя, помню...
- Я тоже помню тебя, козёл ты старый!
- Пожалей, - ноет судья. - Я же тебе в отцы гожусь.
Но для меня это не довод. Мне и родного папаши с головой хватило, чтобы ещё одного себе на шею сажать.
- Ставь бойца, - говорю. - Или сам выходи.
Смотрю, ещё один из стражников выходит.
- Кто? - спрашиваю.
- Племянник.
- Становись.
Срубил я и этого. Как куклу соломенную. Смотрю: народ притих. Страшно стало. Я опять к судье и вдруг голос:
- Я встану.
Оглядываюсь, ищу храбреца. Парнишка лет четырнадцати. Без доспехов, без щита, без шлема. В руках - меч.
- Ты кто?
- Я его сын.
- И где твои доспехи?
- Зачем?
Смешной ответ, только народ отчего-то не смеётся.
- Мальчик, - говорю, - уйди. Мне ведь для тебя и меч не потребуется. Ножа хватит.
- Твоя воля, Тадарик. - отвечает. А в глазах - смертный ужас, а на щеках - желваки ходят.
- Как хоть звать-то тебя, малец, - спрашиваю.
- Светик.
- Последний, что ли?
- Последний. Как ты.
Вот это он ударил так ударил. "Ах, вот ты как? - думаю, - Ну, погоди у меня!". Вбил я меч в ножны, щит за спину, достаю нож иду к юнцу. Он стоит, весь закаменел, меч перед собой обеими руками держит. Подошёл я вплотную, меч его рукой сдвинул, взял за подбородок. Закусил Светик губу, глаза зажмурил. А вокруг - тишина. Словно одни мы на этой окровавленной площади. Взъерошил я парнишке волосы, отхватил ножом несколько прядей, пустил по ветру.
- Всё, - говорю. - На сегодня хватит. Слышишь? Старик? Забирай своего Светика. К тебе у меня счётов больше нет. Но про завтра не забывай. С Гродляном я ещё не договорился.
Ушёл я с площади и на родное пепелище. Нельзя в жилой дом, к людям идти, если за тобой три души летят. Тут или в кабак, или в чисто поле или, как я, "домой", считай на кладбище. День сидел, вечер сидел. Ночь наступила. А я всё думал: что со мной случилось? Когда я этой, глупой жалостью заразиться успел? Не водилось такого в нашей семье. Да и служба моя к жалости не располагала. Разве что, через материнское зеркальце это ко мне пришло. Не разобрался, в общем, заснул. Просыпаюсь на рассвете, смотрю: чужие следы на пепелище, а на видном месте - кошелёк. Ко мне ночные гости подойти побоялись. И верно сделали. Взял я кошелёк, пересчитал деньги: полсотни золотых, колечко в колечко. Откупился Гродлян. Даже в суде со мной встретиться побоялся. Ну, а мне не больно и нужно. На те деньги я дом отстроил, хозяйство завёл, старуху свою купил, чтобы хозяйка в доме была. Держу теперь двор постоялый для своих. Живу в общем.
- Ты лучше расскажи, как тебя народ выбирал? - влез один из горожан.
- А чего рассказывать? Выбирать-то выбрали, а пустить в малый совет не пустили. Мол, неженатый, не положено, по обычаю. И вообще: молод ещё.
- Ага! А сами сговорились невест тебе не давать. И горожанам с тобой родниться запретили. Вот она, справедливость...
- Помолчал бы уж, - поморщился Тадарик. - Выбрали дурни дураков во власть и потешаются теперь: мол мы не самые дурные. Очень мне их пигалицы интересны. Да если бы мне жена для этого нужна бы была, я бы давно свою рабыню к алтарю бы отвёл. А что? Я хозяин. Хочу - так пользую, хочу - женюсь. Кто против скажет?
- Да уж, против тебя скажешь, - буркнул кто-то.
- Это потому, что я всегда дело говорю, - возразил Тадарик. - Вон, на столе мясо стынет, пиво выдыхается. Не дадим пропасть?
- Не дадим! - заревели слушатели.
.........................................................
Алевтина заявилась на женскую половину к полудню. Вся в соломе, расхристанная. Но маленькая служанка вдруг решительно отказалась "одевать госпожу".
- Я что, по вашей милости, должна лахудрой ходить? - возмутилась Алевтина. - Эти балахоны надеть самостоятельно никак не возможно.
- Другие как-то справляются, - жёстко возразила хозяйка. - Госпожа Анна сказала: "Сама", значит - сама. Она-то повседневную одежду сама надевает, служанку не зовёт.
- Так она её сама себе сшила!
- Вот и ты сшей.
- Я не умею.
- Не наша забота. Разбогатеешь - рабыню купишь, а пока ... Ты же свободная женщина? Никому и ничего не должна...
- Что? Опять скандалишь? - Аня зашла в кухню из сада. - Никому от тебя покоя нет. Пойми же ты наконец: здесь другая страна и здесь ты значишь ровно столько, сколько значишь именно ты. Твои богатые родители остались там. Здесь они не в счёт.
- Ну, кое-что эта краля и здесь стоит, - съехидничала хозяйка. - Вон, в ушах золотые серёжки появились, а на шее шнурок с серебряными монетами. И сегодня на одну больше...
- Да! Тадарик подарил!
- За что, можешь не рассказывать. И так всё ясно. Но если у тебя серебро есть - плати Ирише и она поможет тебе одеться.
- Серебром? - возмутилась Алевтина.
- Зачем? - поддержала Аню хозяйка. - За такую работу и квадратного медяка хватит.
Разменять подаренную монету? Платить рабыне? Тину передёрнуло от обиды:
- Нет уж! Фигушки! Я сама.
- Успеха, - усмехнулась Аня.
- Ах, успеха? - Сорвалась Алевтина. - Считаешь меня шлюхой? Думаешь, что твой Гастас вчера только за столом сидел?
Странно, но Аня лишь пожала плечами:
- Ну и что?
- Как!
- Гулянка была для всех?
- Для всех...
- А он что, хуже других?
- Но ...
- Ты опять пристаёшь к госпоже Анна, - сурово прервала Алевтину хозяйка. - Господин Гастас строго-настрого запретил тебе это. Мне рассказать ему?
И Алевтина замолчала.
............................................
И снова плечом к плечу под открытым небом, в ожидании любой пакости. Снова визг и ругань торговцев, ненавидящие взгляды собачников, оскорбления в глаза. Держись, наёмник. Тебе не за кровь сегодня платят, а за то, чтобы крови не было. Работорговец сговорился наконец насчёт десяти рабов. У собачников осталось ещё пять. Значит, скорее всего, завтра торгу конец. Значит, завтра без драки не обойдётся. Это же чувствуют и покупатели. Купец из цеха прядильщиков и ткачей даже чуть скинул цену на сукно, чтобы закупить побольше шерсти. Сегодня её раздадут по домам и женщины-горожанки начнут работу: мыть, чесать, прясть. Нитка пойдёт к ткачам, а через месяц-другой, очередной караван (сухопутный или водный) увезёт с собой, среди прочих товаров, партию добротного сукна. Завтра этого купца на торге не будет. Оно и к лучшему.
Горожанин гонит купленных баранов. За этих заплачено полновесным серебром. А вон гончар меняет посуду на овчину. Овчина хорошо выдублена и промята. Такая в хозяйстве всегда сгодится. И кусок мяса в придачу от берёт охотно. Сегодня у него в доме будет наваристая похлёбка. Куски мяса отхватываются от разложенных на парных овчинах туш и тут-же меняют на зерно. Любое. На кашу всё сгодится.
