— Я не пойду больше в хедер, — упрямо сказал сын и выбежал из комнаты.

Пришлось отдать строптивца в реальное училище. Там обнаружилось, что мальчик обладает недюжинными способностями к математике и вообще к точным наукам. Достигнув совершеннолетия, он отправился в столицу и, с блеском преодолев процентную норму, поступил в технологический институт.

Почти все высшие учебные заведения России были тогда рассадниками революционных идей. Студенческая молодежь копила яростную энергию протеста и косяком шла в революционные кружки. Вечерами молодые люди с буйными шевелюрами собирались где-нибудь на конспиративной квартире и в обществе строгих курсисток, успешно истребивших в себе все женственное, засиживались до утра. Пили чай с бубликами, яростно спорили, хлеща друг друга цитатами из Маркса и Кропоткина.

Пинхасу его новые друзья очень нравились. Сначала он примкнул к социал-демократам, но от их учения веяло дремучей скукой. К тому же Рутенберг никак не мог понять, за какие заслуги невежественный пролетариат должен определять пути общественного и социального развития человечества.

Его привлекают социалисты-революционеры, занятые не пустым теоретизированием, а настоящим делом. Рутенберг становится членом партии эсеров (партийная кличка Мартын). Исчезает Пинхас и возникает Петр.

Он меняет конспиративные квартиры. По его следам идут полицейские ищейки. Однажды Петр укрылся от разыскивавших его шпиков в публичном доме у девицы, женским чутьем угадавшей в странном своем госте затравленного, преследуемого человека. Она отнеслась к нему с сестринской нежностью, а он, поглощенный своими заботами, утративший чуткость сердца, оскорбил ее нравоучительной сентенцией, напомнив то, что ей хотелось бы забыть. Кончилось тем, что она влепила резонерствующему террористу пощечину, а тот, поняв свою бестактность, поцеловал ей руку.

Этот эпизод из жизни Рутенберга стал канвой рассказа Леонида Андреева «Тьма». Писатель, правда, преподнес читателю эту историю «под своим соусом». У него революционер, убедившись, что «падшая женщина» нравственно выше него, превращается в сутенера и подводит под своим героическим прошлым черту следующими словами: «Если нашими фонариками мы не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем во тьму».

Петр во тьму лезть отнюдь не собирался.

Наконец его арестовывают и ссылают в Екатеринослав. Однако уже осенью 1900 года ему разрешают вернуться в столицу и восстанавливают в институте.

Тогда же он знакомится с Ольгой Хоменко, женщиной хоть и эмансипированной, но не имеющей ничего общего с мужеподобными курсистками. Ольга владела издательством «Библиотека для всех», выпускавшим просветительскую литературу, читала Лаврова и Кропоткина, знала, что такое скорость света и геометрическая прогрессия, жертвовала деньги на революционные нужды и симпатизировала эсерам. Ее манил и очаровывал загадочный мир эмоциональной напряженности, хотя сама она была человеком мягким и добрым, ненавидящим насилие во всех его ипостасях. Она считала, что мир спасет просвещение.

Ольга влюбилась в Петра потому, что женщин вообще привлекают сильные мужчины, способные на все. Он же, не имевший опыта общения с женщинами, был очарован ее умом и обаянием. К тому же рано оторванный от семьи, он нашел в ней материнское начало, в котором так нуждался. Ольга ведь была старше его на целых семь лет.

И он женился, хотя по законам Российской империи для этого ему пришлось стать выкрестом. Впрочем, ему, революционеру, это было не важно. Он пошел на этот шаг с легкостью — не задумываясь над тем, что отречение от веры отцов есть акт предательства.

Почти девять лет длился их брак. Начало, как известно, прекрасно всегда, и первые годы их семейной жизни были счастливыми. Они умели ценить маленькие человеческие печали и радости. Но возникшая между ними душевная близость так и не смогла окрепнуть из-за рутины жизни. Постепенно они стали чужими друг другу, и, с головой уйдя в революционную работу, он оставил Ольгу, несмотря на то что она родила ему троих детей.

Еще одну робкую попытку обзавестись семьей он сделает спустя много лет в Палестине, но умрет в одиночестве. Ни одной близкой души не окажется рядом с ним в смертный час.

Вот что он сам писал о своей революционной молодости в брошюре «Национальное возрождение еврейского народа», изданной в 1915 году на идише под псевдонимом Пинхас Бен-Ами: «Как и большинству еврейской учащейся молодежи моего поколения, вышедшей из черты оседлости, мне приходилось преодолевать процентную норму, чтобы добиться высшего образования и права на жительство в столице. И вот, окунувшись в жизнь большого города, оторванный от семьи, я обнаружил внутреннюю потребность, которая росла и ширилась во мне с детства еще там, в еврейском „гетто“ — потребность протеста и борьбы против угнетения. И тогда я присоединился к лагерю русских революционеров и служил ему верой и правдой.

Русская литература, наука, искусство, музыка раскрыли передо мной всю глубину страданий русского народа. Еврейское же страдание было в них затушевано или вовсе отсутствовало. Отдаляясь от него, я все менее и менее слышал его голос, все менее и менее наблюдал его. На тогдашнего меня влияло и время, и космополитические круги, в которых я вращался. И я сделался русским интеллигентом, идеологом русского пролетариата, борющимся, как мог, за свободу русского народа, за его культуру.

Постепенно я освобождался от этого влияния подобно многим соотечественникам — представителям моего многострадального народа, пока не избавился наконец полностью и окончательно».

Пройдут годы. Он станет сионистом, вытравит из себя Петра и вновь превратится в Пинхаса. Он будет жить в солнечной Италии и пользоваться неизменным уважением — не только в еврейских кругах. Но память о том, что он когда-то предал свой народ, будет мучить его, как зубная боль.

И наступит день, когда он придет к главному раввину Флоренции и скажет:

— Рабби, я впал в грех дурного влечения, отрекся от веры отцов, убивал людей. Меня следует вырвать из нивы как поганый плевел.

— Это наказание не в человеческой власти, грешник, оно в руке Господа, — ответит раввин.

— Но может ли такой великий грешник, как я, надеяться на прощение?

— Если ты, грешник, примешь на себя сорок ударов бичом, то Господь смилостивится. Но об этом наказании ты должен просить.

— Рабби, я прошу об этом, как о милости.

Согласно древнему обычаю, Рутенберг подвергнется бичеванию на пороге флорентийской синагоги, и евреи в торжественном молчании будут наблюдать за наказанием отступника.

Тридцать девять ударов бичом нанесет ему экзекутор, ибо гласит Закон, что удары свыше этого числа могут привести «к посрамлению брата твоего пред очами твоими».

Но даже после этого ритуального очищения революционеру Петру еще предстояло воскреснуть.

Начало 1905 года не сулило российской самодержавной власти ничего хорошего. Кровь русских солдат все еще лилась на сопках Маньчжурии. В городах росло стачечное движение. Ширились крестьянские волнения. В столице империи тяга фабрично-заводских рабочих к организованным формам борьбы за лучшие условия жизни особенно бросалась в глаза.

Начальник департамента полиции в Санкт-Петербурге Сергей Васильевич Зубатов хотел контролировать этот процесс. В молодости Зубатов был вольнодумцем, но, основательно проштудировав работы теоретиков насильственного переустройства общества, пришел к выводу, что их лживые доктрины могут привести лишь к хаосу, террору и дальнейшему обнищанию народа. Поняв это, он порвал связи с революционерами, поступил на службу в полицию и повел энергичную борьбу с бывшими единомышленниками. Зубатов был грозным противником, ибо хорошо разбирался в психологии и методах тех, кто готовил блюда на революционной кухне.