— Я очень сожалею, госпожа Арлозорова, — произнес он. — Мы обязательно найдем убийц. Но сейчас очень важно, чтобы вы показали нашим сотрудникам место преступления.

— Но мне нужно в больницу к мужу.

— Это потом.

И Сима в компании Страффорда, шести полицейских, трех партийных функционеров и еще каких-то лиц отправилась не в госпиталь к умирающему мужу, а на берег моря. Туда, где на песке еще виднелись пятна крови. Пока она рассказывала и показывала, полицейские умудрились затоптать следы.

Потом ее зачем-то опять привезли в пансион, и она бесцельно сидела в холле минут двадцать. А в больнице напрасно ждал ее умирающий муж.

Позднее, спасая своих учеников от кровавого навета, отчаянно борясь за их жизни, Жаботинский не мог проигнорировать странное поведение г-жи Арлозоровой. Вот что он писал во время процесса по делу Абы Ахимеира, Авраама Ставского и Цви Розенблата:

«Прошу читателя послушать и подумать: женщина гуляет с мужем за городом. Мужа ранят пулей в живот. Не надо быть врачом, чтобы понять, как это опасно и как болезненно. Она зовет на помощь, и на ее крики сбегаются несколько мужчин. Что в таких случаях сделала бы любая нормальная женщина? Спросите вашу жену, вашу сестру, вашу невестку. Вы получите неизбежный ответ: она останется около своего раненого мужа. Помчаться в город и оттуда позвонить в больницу и в полицию — она бы послала одного из молодых людей, во-первых, потому, что они добегут быстрее, чем она, а во-вторых — и это главное — потому, что она не захочет покинуть своего раненого мужа… Остаться с мужем в такой ситуации — это не разумное решение, а нормальный инстинкт каждой женщины».

А Виктору становилось все хуже. Рядом с ним до самого конца находились обе его сестры и мать, соблюдавшая еврейские традиции, и нарушившая святость субботы, чтобы быть с сыном — ее привезли в больницу на машине.

Когда Сима наконец приехала, Виктор был уже на операционном столе. Живым она его больше не увидела. Не присутствовала она и при его кончине.

— Пока его оперируют, — бодро сказал ей профсоюзный босс Элияху Голомб, — почему бы тебе не сбегать в полицейский участок?

И она сбегала. Она вообще в тот день, как под гипнозом, делала все, что ей говорили. Даже самые нелепые вещи.

Полицейские показали ей альбомы с фотографиями коммунистов и каких-то деклассированных элементов. Она никого не смогла опознать.

В 12.45 Симу привезли обратно в больницу, где она узнала, что ее муж умер. Она не билась в истерике. Была собранной и сдержанной.

Видные лейбористские функционеры Элияху Голомб, Элиэзер Каплан и Дов Хос беседовали с ней около трех часов, в нескольких метрах от загороженного ширмой места, где находилось тело Арлозорова. О чем шла речь — не трудно догадаться, потому что Сима стала вдруг резко менять свои показания.

У этой ширмы ее и нашел заместитель генерального инспектора полиции капитан Гарри Патрик Райс. Она хорошо знала этого человека. Он бывал у них дома не по долгу службы, а просто так, чаще всего в отсутствие Виктора, который его недолюбливал. Сима же считала Райса своим другом. Ему-то она и дала описание внешности обоих убийц, которое Райс опубликовал на следующий день во всех газетах.

По ее словам, высокий, осветивший Арлозорова фонариком, был в белой рубашке и в галстуке, завязанном морским узлом. Особых примет она не заметила. Ну, полнолиц, чисто выбрит.

Второй — тот, низенький, который стрелял, — был в сером костюме в неровную полоску. Его Сима описала, как смуглого крепыша восточного типа, с внешностью заурядной, незапоминающейся.

Преступники были объявлены в розыск. Полиция назначила за информацию об их местонахождении награду в пятьсот фунтов. Еврейское агентство от себя добавило еще тысячу. Получилась столь астрономическая по тем временам сумма, что убийц просто не могли не найти. Со всех концов в полицию поступали сведения о злодеях. Объектами доносов становились в основном полнолицые носители галстуков.

Виктора Арлозорова похоронили в воскресенье, 18 июня, при огромном стечении народа. Траурная церемония носила общенациональный характер. На кладбище собрались представители всех партий и общественных организаций, включая ревизионистов.

Сима надела на палец оба обручальных кольца.

Рыбу в мутной воде полиция выловила почти сразу.

Сотрудник иерусалимского иммиграционного отдела Ицхак Халуц увидел в газете описание преступников и ахнул. Да ведь одного из них — высокого — он в день убийства видел в своем офисе в Иерусалиме.

Ну конечно же. Это он. Авраам Ставский. Высокий человек с круглым лицом, к тому же гладко выбритый и в галстуке. В офис Халуца он зашел для оформления поездки в Польшу — у него было гражданство этой страны.

Ставский часто ездил в Варшаву для организации нелегальной алии. Это был высокий крепкий человек с внешностью героев Джека Лондона. Широкие плечи, тяжелая челюсть. Таких людей можно сломать, но не согнуть.

Ставский не был интеллектуалом, хоть и ощущал тягу к одухотворенности и творческой деятельности. Он был человеком действия, к тому же с авантюристической жилкой. Это его качество спасло многие жизни. Он приезжал в Польшу с бравыми ребятами из тель-авивского мотоциклетного клуба и женил их на еврейских девушках. Невесты и их родители получали сертификаты, то есть разрешение на въезд в Палестину. А женихи доставали запасные паспорта и отправлялись в Латвию, а потом в Литву, где повторяли ту же самую процедуру.

Такие люди, как Ставский, незаменимы в кризисных ситуациях, когда ищутся новые возможности, но они эффективны, только если ими руководит чужая воля. Предоставленные сами себе, они теряют всю энергию. Им обязательно нужен вождь. Для Ставского таким вождем был Жаботинский.

Повинуясь чувству долга, и в надежде сорвать вожделенный куш, Халуц поспешил в полицейское управление к капитану Райсу, который сразу усмотрел в его появлении перст судьбы.

Получив от Халуца фотографию Ставского, он порылся в полицейских досье и взял оттуда еще девять фотографий. Ни одна из них не соответствовала описанию преступников, которое дала Сима. Никто на фотографиях не носил галстука, не был чисто выбрит и не имел полного лица. Никто, кроме Ставского. Так что устроенное Райсом опознание было чистым жульничеством. А Райс торжествовал. Веером разложил он перед Симой все десять фоток.

— Вот он, — сказала вдова и указала на фото Ставского.

— Вы уверены? — на всякий случай спросил Райс.

— Абсолютно уверена.

Выяснилось, что Ставский снимает комнату в каком-то бараке в Тель-Авиве, и не один, а вместе с Абой Ахимеиром, — идеологом правого крыла в движении Жаботинского, основателем тайной антибританской организации «Союз бунтарей». Аба Ахимеир был к тому же редактором правой радикальной газеты «Народный фронт», яростно атаковавшей Арлозорова за его контакты с нацистами.

16 июня в этой газете была опубликована статья некоего Йоханана Погребинского «Союз Сталина-Бен-Гуриона-Гитлера», которая заканчивалась словами: «Еврейский народ всегда знал истинную цену торговцам его честью и духовным наследием, он и теперь сумеет достойно ответить на эту мерзость, происходящую на глазах у всего мира».

На суде обвинение представило эту статью, как призыв к убийству Арлозорова.

Аба Ахимеир — доктор философии Венского университета — был родом из Бобруйска, местечкового еврейского городка, того самого, который дети лейтенанта Шмидта считали «прекрасным высококультурным местом». Попасть из Бобруйска в Венский университет мог только человек незаурядный, каковым Аба Ахимеир и являлся.

Но сначала он попал в Палестину — в 1912 году, в возрасте пятнадцати лет. Еще в Бобруйске в родительском доме он изучил иврит, ибо с детства воспитывал себя, как сиониста, вопреки желанию родителей, сторонников ассимиляции. Это была его личная революция.

В Палестине он проучился до 1914 года, а потом вернулся в Бобруйск на каникулы. Там его застала война и оторвала от новой родины на целых десять лет. Лишь в 1924 году он вновь добрался до Палестины.