Быть «евреями-несионистами» показалось еврейским лидерам Запада очень удобным, ибо это позволяло поддерживать идею еврейской Мекки, не принимая при этом политического сионизма, который угрожал их благополучию и комфорту.

На такой основе и принял конгресс в Цюрихе решение о создании расширенного Еврейского агентства, состоящего наполовину из «евреев-несионистов».

Арабские лидеры, напряженно следившие за работой конгресса, восприняли это как доказательство существования всемирного еврейского заговора против арабов Палестины. Прокатилась волна диких слухов. Арабские подстрекатели твердили, что евреи хотят разрушить и сжечь обе мусульманские мечети на Храмовой горе, чтобы заново отстроить на их месте Иерусалимский Храм. Они утверждали даже, что евреи намерены вырезать всех палестинских арабов, а мечети превратить в синагоги.

Вот тогда-то муфтий и бросил клич: «Все на защиту ислама!»

В пятницу 23 августа Хадж Амин произнес в мечети Эль-Акса одну из самых кровожадных своих проповедей. Его выразительный голос, усиленный громкоговорителями, гремел над толпой, доводя ее до исступления.

— Берите ножи, берите палки, дети горя, — взывал муфтий. — Прогоним врагов рода человеческого с нашей благословенной земли! Да есть ли на свете хоть одна нация, которой живущие в ее среде евреи не причинили бы вреда? Евреи омрачают лицо человечества. Вышвырнем их отсюда, если не хотим, чтобы наши горы превратились в огнедышащие вулканы, а воды Иордана потекли кровью.

— Джихад! — завыла толпа. — Джихад!

Низкий, хриплый звериный рев сгустился в воздухе. Сотни обезумевших глоток изрыгали ненависть, беспощадность, злобу. Мелькали вытаращенные глаза, оскаленные зубы, черные, грязные, злобные пасти, выдыхающие с остервенением:

— Алла акбар! Бей! Круши! Режь! Смерть евреям!

Толпу, вооруженную тяжелыми дубинками, палками и ножами, понесло, как ручей несет мусор.

О дальнейших событиях мне трудно писать.

Неужели нигде не найдет покоя мой бедный народ? Неужели, где бы мы ни находились, над нами всегда будет трепетать знамя горя предвестником очередной катастрофы?

Британские власти повели себя низко и подло и в первые, самые кровавые дни бесчинств фактически оставили безоружное еврейское население без всякой помощи. В Иерусалиме банды погромщиков неистовствовали четыре дня. Там, где были даже самые незначительные силы «Хаганы» — еврейской самообороны, — толпа убийц, щерясь, отступала. Гибель настигала евреев в тех местах, где у них не было никакой защиты.

Так произошло в Хевроне. Еврейская община в этом древнем городе насчитывала около шестисот человек. Многие из них принадлежали к семьям, проживавшим на этой земле уже несколько поколений. Евреи Хеврона прекрасно знали язык и обычаи своих арабских соседей и были уверены, что им не грозит опасность. Глава местной общины ребе Слоним только рассмеялся, когда прибывшие из Иерусалима представители «Хаганы» предложили ему переправить еврейское население города в безопасное место до тех пор, пока не вернется прежняя безмятежность жизни.

— Ну что вы, — сказал он, — нам ничто не угрожает. Вы просто не знаете местных реалий.

А местные реалии тем временем фатальным образом изменились. В пятницу из Иерусалима в Хеврон прибыли автомобили с погромщиками, получившими благословение самого муфтия. Машины носились но городу.

— Братья, — вопили громкоговорители, — в Иерусалиме евреи избивают арабов! Не медлите! Настал наш час! Убивайте их! Никого не щадите! Так угодно Аллаху!

— Алла акбар! — выла толпа.

Это были уже не человеческие голоса, а рев первозданной стихии.

Погромщики подожгли синагогу «Адасса» — и черный смерч взметнулся к небесам. Толпа шла из дома в дом и, не встречая сопротивления, убивала всех без разбора. Иногда вырывался из еврейского дома особенно жуткий — предсмертный — крик. После такого крика жить уже нельзя. Жизнь покидала тело вместе с этим криком.

В Хевроне, по сути, повторился кишиневский погром 1903 года.

Люди прятались в подвалах, в уборных, в канализации.

Их находили повсюду — и убивали.

И все-таки многие хевронские евреи уцелели. Они были спасены своими арабскими соседями, и это стало единственным проблеском надежды в кромешном мраке.

Лишь в полдень следующего дня в Хеврон прибыли двадцать британских солдат. В местном полицейском участке они увидели картину, которую запомнили на всю жизнь. Окаменевшие от горя женщины и дети сидели на забрызганном кровью полу. Это были еврейские вдовы и сироты. Их мужья и отцы погибли всего несколько часов назад…

Тяжелым и горьким был для нас 1930 год.

В результате арабских бесчинств 133 еврея были убиты, около четырехсот ранены. Мы потеряли возможность укрепиться в Хевроне — древнем городе праотца Авраама, где была разорена и уничтожена вся еврейская община.

Но гораздо хуже было то, что стала распадаться незримая духовная связь, существовавшая с 1917 года между сионистским движением и правительством Великобритании.

В июне 1929-го консерваторы проиграли выборы, и к власти пришли лейбористы во главе с Рамсеем Макдональдом. Его правительство состояло из людей, не принимавших никакого участия в выработке политического курса, связанного с Декларацией Бальфура. В британском МИДе тон начали задавать чиновники, не скрывающие своего враждебного отношения к устройству еврейского национального очага в Палестине. Новый секретарь по делам колоний лорд Пасфилд прямо заявил, что национальные интересы Великобритании связаны не с евреями, а с арабским миром.

Правительство Макдональда фактически взяло курс на ликвидацию сионистского движения.

В марте 1930-го был опубликован отчет британской комиссии по расследованию арабских беспорядков. В нем говорилось, что создание еврейского национального очага в Палестине невозможно из-за резко негативного отношения арабов к этой идее. Казалось, что близится конец всем нашим надеждам. Руководствуясь выводами комиссии, лорд Пасфилд обнародовал Белую книгу о будущей политике Великобритании на Ближнем Востоке.

Это была катастрофа.

Белая книга ограничивала иммиграцию евреев, урезала их права на приобретение земель и, ссылаясь на необходимость придерживаться статус-кво между евреями и арабами, декларировала отказ Великобритании от дальнейшего строительства еврейского национального очага.

Нас охватили гнев и отчаяние. Но я и сейчас не могу без дрожи вспоминать то, что произошло с Бен-Гурионом. На заседании партийного совета он полностью утратил самообладание и стоял на трибуне распаленный желчью, с налитыми кровью глазами, сжигаемый яростной лихорадкой ненависти.

«Великобритания сильна, — кричал он, как одержимый, — Это величайшая из мировых империй, но, чтобы разрушить самые громадные скалы, бывает порой достаточно мельчайшей песчинки, потому что в ней таятся гигантские силы. Эти силы таятся и в нас. Если злодейская империя сковывает рвущуюся из нас творческую энергию, то она станет энергией взрыва, который сметет кровавую империю».

Это было уж слишком. Все присутствовавшие глядели на своего секретаря, потрясенные не меньше, чем Брут, увидевший призрак при Фермопилах. Ведь он фактически объявлял войну Британской империи.

Надо было спасать положение. Я попросил слова и подчеркнул, что заявление Бен-Гуриона необходимо расценивать не как оперативное предложение, а как чисто теоретический план, рассчитанный на тот случай, если все другие средства воздействия на Лондон будут исчерпаны. Бен-Гурион ничего не возразил, но потом поблагодарил меня за то, что я интерпретировал его речь в правильной тональности.

Борьбу против новой ближневосточной политики Англии возглавил Хаим Вейцман. Свою кампанию он начал с того, что подал в отставку с поста президента Всемирной сионистской организации. Этот, казалось бы, чисто символический жест в корне изменил ситуацию, ибо не было в высших эшелонах Англии политического деятеля, который не относился бы к доктору Вейцману с глубоким почтением, даже с благоговением. Дело не только в исключительном обаянии этого человека, отличающегося способностью убеждать и чарующей элегантностью.