Его сообщник, фигурировавший в деле под номером два, якобы ждал его у пансиона «Кете Дан».

Арлозоров был смертельно ранен в девять часов тридцать минут вечера.

От ужина в Иерусалиме до покушения в Тель-Авиве прошло всего полтора часа. Чисто теоретически Ставский мог уложиться в этот срок, если бы действовал, как автомат, не теряя ни одной минуты. На этом и строилось обвинительное заключение.

Никаких доказательств вины Ставского, кроме показаний Симы, у полиции не было. Кто эти пятнадцать заговорщиков? Откуда они взялись? Куда подевались? Где искать второго убийцу? Кто он такой, этот номер два? Следователи не имели ни малейшего понятия.

Пока что в руках у полиции был только Ставский, а он упорно отказывался колоться. В начале он даже от услуг адвоката отказался — мол, невиновному человеку адвокат не нужен. Оказалось, что еще как нужен.

Целый месяц прошел после убийства Арлозорова, а в руках у полиции по-прежнему был только Ставский. Где искать его сообщника, того, кто нажал на курок, — ни у Райса, ни у его помощника Стаффорда не было ни малейшего понятия.

Тем временем страсти продолжали накаляться. И хотя официальное сообщение об аресте Ставского и его партийной принадлежности было опубликовано только 21 июня, слухи об этом распространились сразу после убийства с быстротой лесного пожара.

Пропагандисты партии «Мапай» тут же развернули кампанию по дискредитации Ставского и гневно клеймили «ревизионистских убийц» на многочисленных рабочих митингах. Они создали «комитет помощи следствию» во главе с Довом Хосом и Элиягу Голомбом, якобы для того, чтобы помочь полиции высветлить истину. На самом же деле этот комитет оказывал на следственную группу беспрецедентное давление.

Ревизионисты же вначале защищались как-то вяло, не разобравшись сразу в том, что происходит.

20 июля утром, когда редактор газеты «Давар» Берл Кацнельсон сидел за своим письменным столом и писал статью, обвиняющую ревизионистов в вооруженном заговоре, в дверь его квартиры постучали. Он удивился, ибо никого не ждал, но гостеприимно распахнул дверь. На пороге стояла незнакомая женщина.

— Входите, — сказал он любезно. Гостья вошла, бесцеремонно оглядела комнату. Кацнельсон подвинул ей кресло. Затем спросил, чем он обязан чести видеть ее у себя.

— Я пришла, — сказала она, — потому что знаю убийц Арлозорова и хочу, чтобы они были наказаны.

Изумленный Берл Кацнельсон молча смотрел на нее.

На вид ей было лет тридцать пять. Она была миловидна, даже красива, несмотря на нездоровый цвет лица и едва ощутимую, хоть и несомненную вульгарность. Ее назойливые подведенные глаза вызывали смутное беспокойство.

Целомудренный редактор рабочей газеты отвел взгляд от сильно декольтированной блузки, но тогда он увидел ноги с полными икрами в обтягивающих чулках и предпочел смотреть в сторону.

— Кто вы? — спросил он, когда обрел дар речи.

— Меня зовут Ривка. Ривка Фейгина. Я ваша идеологическая противница, член Бейтара. Но я не могу молчать, когда евреи убивают евреев. Жаботинский это приказал. Я ему верила, преклонялась перед ним. А он хочет только власти. Его кумир Муссолини. Его люди будут убивать. Они уже убивают.

Она говорила быстро, взахлеб, высоким, срывающимся на фальцет голосом, с истерическими модуляциями.

Кацнельсон растерялся перед таким эмоциональным напором.

— Позвольте, но откуда вам это известно? — задал он резонный вопрос.

— Как откуда? — удивилась Ривка. — Да ведь я присутствовала на заседании ячейки Бейтара в Кфар-Сабе. Там такое творилось, что просто ужас.

— Вы что, член этой ячейки?

— Ну конечно же. Об этом я и толкую.

Она, разумеется, не проинформировала Кацнельсона о том, что из этой ячейки ее не так давно исключили за аморальное поведение, клептоманию и патологическую лживость.

— И что же происходило на этом заседании?

— Они решили убить доктора Арлозорова, а исполнение поручили Цви Розенблату. Вы даже представить себе не можете, какой это мерзавец.

Червячок сомнения шевельнулся в душе Кацнельсона. «Черт ее знает, — подумал он, — похоже, что это какая-то психопатка. С ней хлопот не оберешься. А с другой стороны, если хоть часть из того, что она говорит, правда, то какая это бесценная информация для нас».

— Расскажите обо всем подробнее, — попросил он.

И Ривка Фейгина не заставила себя упрашивать. Она говорила гладко, ни разу не запнувшись, с округлившимися от возбуждения глазами. Называла имена, фамилии, какие-то явочные пароли, места встреч. По ее словам, исполнителями вынесенного Арлозорову приговора были назначены Авраам Ставский и Цви Розенблат — из той самой бейтаровской ячейки в Кфар-Сабе, что и она. Ривка цитировала протокол заседания. Сообщила, что Цви Розенблата мог заменить Цви Шнейдерман из «Союза бунтарей», а в случае надобности мог быть также задействован Иегуда Минц.

На вопрос Кацнельсона, присутствовал ли на заседании ячейки Ставский, она ответила, что не только присутствовал, но даже произнес целую речь, в которой назвал рабочих лидеров гитлеровскими прихвостнями.

На вопрос, не присылал ли Жаботинский каких-либо инструкций по этому делу, она ответила, что да, присылал, она сама их читала.

Это было уж слишком. Кацнельсон понял, что перед ним патологическая лгунья. Но она так красиво и складно «пела», говорила такие важные и нужные вещи, что Кацнельсон решил представить ее «комитету помощи следствию».

Пораженные, с вытянувшимися физиономиями, слушали Дов Хос и Элиягу Голомб рассказ Ривки Фейгиной, обраставший красочными подробностями.

Ее никто не прерывал. Кода она, наговорившись вволю, замолчала, ее попросили подождать в соседней комнате. Тягостную тишину нарушил Элиягу Голомб.

— Эта женщина, хоть и выглядит психологически неуравновешенной, вполне искренна в своем эмоциональном порыве, — сказал он. — Ее показания помогут разоблачить ревизионистский заговор. Это самое важное. Надо порекомендовать полиции допросить ее.

Фейгину допрашивал сам капитан Райс. Он поверил или сделал вид, что поверил, всему тому, что она наплела. На основании ее показаний 23 июля были произведены массовые обыски в квартирах ревизионистов в Кфар-Сабе, Нетании, Иерусалиме и Тель-Авиве. Полиция изъяла большое количество всяких бумаг и даже нашла оружие — целых два пистолета. Правда, оба оказались неисправными.

На следующий день все газеты опубликовали официальное заявление полиции, сопроводив его подробными комментариями о разоблачении ревизионистского террористического подполья.

Аба Ахимеир и Цви Розенблат были арестованы и помещены в одиночные камеры. Узнав, кто свидетельствует против него, Цви Розенблат рассмеялся.

— Я публично назвал эту женщину воровкой и шлюхой, что сущая правда. Вот она и мстит мне, — сказал он на допросе.

То же самое повторил он и на очной ставке с Ривкой Фейгиной, что вызвало у нее припадок истерической злобы.

Впав в раж, она наговорила такого, что капитан Райс поспешил отправить ее восвояси.

И Райсу, и руководителям «комитета» было ясно, что появление Фейгиной на судебном процессе вызовет катастрофу. Поэтому от нее решили избавиться. Никто не знает, сколько ей заплатили, но она вдруг исчезла, говорили, что уехала в Румынию. О дальнейшей ее судьбе ничего не известно.

Показания ее по распоряжению капитана Райса были приобщены к делу.

Главной же свидетельницей против Цви Розенблата стала Сима, утверждавшая, что узнала в нем убийцу мужа на проведенном следственной группой опознании.

Основной уликой против Ставского тоже было показание Симы.

Эта женщина видела убийц всего несколько секунд, в темноте, к тому же ослепленная светом фонарика, направленным в ее сторону. Тем не менее она не сомневалась в том, что узнала их. И эту веру сохранила до самого конца своей долгой заурядной жизни. Никогда не испытывала она сожалений из-за того, что чуть было не отправила на виселицу невинных людей.