– ...и повлекли несчастного на дыбу! – закончил фразу Геннадий Аркадьевич и потянулся к горлу депутата. «Шуты», – подумал Слесаренко, взглянул на молчавшего Берестова и вздрогнул, прочтя за стеклами очков то же самое притворное слово.

Он почувствовал нарастающее неудобство: весь день что-то пил, глотал, прихлебывал, – и в облегченьи пополам с неловкостью встал, извинился и покинул гостиную. Можно было воспользоваться туалетом в прихожей, совсем рядом, несколько шагов, но Виктор Александрович решил пойти к себе, туда, на «половину»: надо было разобраться в мыслях.

Ну хорошо, думал он, этот Берестов мне понятен. По меньшей мере, верен себе и не меняет убеждений: нечто похожее на сегодняшнюю лекцию Слесаренко уже читал в журнале, только без намеков на грядущее пришествие царя и не столь откровенное в плане русского национализма. Но Луньков, как он-то попал в окружение к Берестову! И этот рейнджер Геннадий Аркадьевич!.. Ведь там, за стеклами очков, читалось однозначно! Примкнули, вдруг почуявши струю? А, может, все наоборот? Быть может, это они призвали Берестова – нужна идея, некая духовная приманка, и не все ли им равно, как будут величать того назначенного ими человека, что будет издавать потребные указы: государь ли, президент или товарищ секретарь? И тот же Берестов: кому он нужен и кого сплотит – без денег, прессы и людей с оружием? И как все ловко складывается, как все притерто совпадает: и николаевские пограничные заслуги, и демонстративное лужковское неприятие всяческих нерусских олигархов, и православный внешний ренессанс, и даже сверхновый и тайный московский финансовый спрут по имени «Система», документы о коем подсунул ему хитрый флюгер Чернявский... «Бояре ставят нового царя...» А почему бы нет? Была же дума при царе, и были министерства, и люди были – тот же Столыпин или Витте... И был ли Стадии меньшим государем, чем Николай Второй? В конце концов, аристократия – власть лучших, а отнюдь не богатых и знатных, как нынче пишут в словарях, но кто же и как определит их, лучших, выделит их и приблизит? Опять голосованием? Спасибо, проходили. Нет, здесь тупик, так ничего не выйдет...

Однако надо было возвращаться. Бредя по коридору, он ни с того ни с сего почему-то подумал о Вайнберге, и вдруг понял, почувствовал, как неясная прежде причина его неприязни к тому красивому удачливому дельцу приобретает простой и всем открытый смысл.

Жена все сделала как надо. При своей чисто женской разболтанности, маскируемой задумчивым сдвигом в ниточку ощипанных бровей и сосредоточенной квартирной суетой – семь извечных дел сразу, – Ирина могла, он отдавал ей должное, сгруппироваться и прыгнуть, прорваться и пробить, ежели дело касалось благополучия семьи. Вот и на этот раз она позвонила уже из Петербурга, с морского вокзала: до Москвы долетели нормально, Митяй почти не хулиганил в самолете, Наташка же просто в восторге от того, что в сентябре пропустит первую учебную неделю; путевки не без боя купили в агентстве «Примэкспресс», каюты второго класса на теплоходе «Аркадия»; выходит нынче вечером из Питера на Копенгаген, оттуда в Лондон, далее везде. «Так что же случилось, Сережа?» – «Ничего не случилось, так надо, я вас где-нибудь догоню, скорее всего в Барселоне; не корми Митяя с общего стола, обязательно закажи детское спецпитание, они обязаны, ты же знаешь; следи за Наташкой, чтобы не тряслась ночами в дискотеке; может, я и к Лондону успею». – «Как здорово, любишь ты сюрпризы». – «Я тебя люблю». – «И я тебя, позвони матери, она волнуется». – «Конечно, позвоню, извини, тут очередь – два телефона на целый морвокзал; перестань, пожалуйста, возьми его, Наташа; нам пора, Сереженька, уже проходим на таможню...».

– Ты молодец, – успел сказать ей Кротов до гудков отбоя и тут же вспомнил про сотовый телефон глобальной связи, подаренный жене на день рождения: забыла ведь-таки, кулёма, если звонит из автомата. Всегда с ними так, с бабами: самое важное забывают, а вот косметичку, небось, понабила до треска замков, потом выбросит все и накупит в Париже, и даже не выбросит, нет – поволокет старье домой всучать подругам как заморские презенты.

Обо всем этом Кротов думал и вспоминал по касательной, сидя в половине девятого утра в кабинете мэра над листочком денежной «раскладки», приготовленной городским комитетом по финансам. Гаджиев деньги за «газировочный» заводик перевел немедленно, все до копейки, в рублях по курсу валютной биржи; к тому же всемогущая фирма «ИТЭК» по настоянию Кротова не стала дожидаться возвращения Слесаренко и «сбросила» на городские счета половину суммы, обозначенной в договоре; а тут еще Вайнберг позвонил из заграницы и приказал своим «гасить» задолженность по коммуналке – золотой дождь обрушился на город, Кротов аж подпрыгивал на стуле, читая ксерокопии банковских «проводок». Большая часть денег, конечно же, сразу улетала за городские долги к энергетикам, но оставалось достаточно много, чтобы в понедельник устроить праздник всем бюджетникам. Еще вчера вечером Кротов позвонил директору местного филиала «Сибкомбанка», где город держал свои основные счета, и приказал ему умереть, но приготовить к понедельнику «наличку»: бери где хочешь, или пошлю ОМОН с погромом. Директор взвыл, грозился эмигрировать, и тут снова выручил «Севернефтегаз»: Андрюша Сигалов разыскал по телефону Вайнберга аж в Дюссельдорфе, и тот разрешил оттянуть на неделю выплату денег работникам компании, так что банк мог бросить всю наличность «на город».

Слесаренко больше не звонил ни разу, болтался по Германии в компании с Вайнбергом и с крупными столичными фигурами. Черт с ним, решил Кротов, пусть летает, пообтешется немного, прибавит веса и манер, а то ведь стыдно вспомнить, как вел себя на встрече с англичанами – разве что кофе сам не подавал и вечно лез в переговоры с дурацкой русской откровенностью. Инвестора следует ублажать и наркотизировать, вселять в него уверенность, манить грядущей прибылью – только она и важна для дельцов забугорных, какое им дело до наших проблем? Так нет же, наивень совковая, повез англичан в «нахаловку» – район самостройных бараков: смотрите, мол, в каких условиях живут люди, добывающие вам «черное золото»! Гоните деньги «Нефтегазу», он с них разбогатеет и уничтожит эту похабень...

Ну как же, разбежались англичане. Вайнберг с горя и стыда не мог не пить, ни есть на прощальном банкете, молча слушал лесаренковский патетический трёп и смотрел на Кротова, а Кротов смотрел в тарелку, где таяла строганина из нельмы. Так что пусть летает, пусть учится жизни, а мы здесь пока порулим.

Вчера сидели допоздна с Безбородовым и Федоровым, считали и делили, и Соляник сидел рядом, больше других взбудораженный привалившим богатством, вскидывал на Кротова блестевшие глаза, а когда все подбили и расписали, то даже крякнул от удовольствия и протянул над столом руку, и Кротов пожал ее с усмешкой превосходства, и Соляник не дернулся, не скис и не взбрыкнул, принял как должное и взгляда не отвел. Потом спустились вчетвером в кабинет Соляника, выпили водки под одинокий пирожок соляниковской тещи: Федоров разломил его, протянул половину Кротову, выпил водку из стакана, кусанул от своей половинки и передал остаток пирожка Безбородову; получалось, что Кротову выпало делиться закуской с Соляником. Опустошив стакан, Кротов милосердно откусил от половинки сбоку, а не как нахалющий Федоров, оставивший партнеру хвостик без начинки, и протянул огрызочек Солянику, но тот вдруг сказал: «Спасибо, не хочу» – и все испортил. Кротов пожал плечами и уронил огрызочек в корзину для бумаг. А ведь думал уже про Соляника совсем почти что хорошо.

«Да пошел он к черту», – сказал себе Кротов и снова уткнулся в «раскладку». Странное дело: утром она уже не выглядела столь убедительно, как вчера. На слух и вид огромнейшая сумма, весьма внушительная даже при разбивке по статьям, солидная при дележе по школам, больницам и детским садам, едва вытягивала на один полновесный оклад, если считать на каждого конкретного бюджетника. Получалось, что всех свалившихся денег хватало только на текущую зарплату и ничего не оставалось на погашение с весны зависших в городе долгов. Вот тебе и праздник, белка и свисток.